– Полагаю, любой, кто учился одновременно со мной. Именно так меня разоблачили в казармах Джефферсона.
– И кто вас узнал?
– Капитан Венейбл.
– Гарри Венейбл? Знаю его. Блестящий кавалерист, но высокомерный маленький мерзавец. Ладно, насчет встречи с бывшими соучениками придется положиться на удачу. Следующий пункт. Мои офицеры должны иметь два года боевого опыта.
– Я имею. Во Втором кавалерийском в Техасе.
– Это было до того, как вы перешли на другую сторону, – сухо возразил Грирсон. – Давайте о Техасе тоже не упоминать. Это может заставить кого-нибудь вспомнить об Академии.
Чарльз увидел, как перо вывело на бумаге: «Опыт: 4 года, добровольч.».
Они проговорили еще с час. К концу беседы Грирсон много узнал и о личной жизни Чарльза. Об Орри, заменившем ему отца; о преследовании Елканы Бента; об ужасном потрясении под Шарпсбергом; о потере Августы Барклай и отчаянных поисках их сына. Наконец Грирсон отодвинул в сторону лист и пожал Чарльзу руку. Этот жест показался Чарльзу скорее официальным, чем дружеским. Полковник пока еще не вынес своего суждения.
– Мой адъютант объяснит вам, как подготовить письменное задание. Вряд ли у вас возникнут трудности с этим. А вот комиссия – другое дело. – Грирсон проводил Чарльза до двери, поглаживая бороду. – Да, и сделайте что-нибудь со своей внешностью. Она говорит не в вашу пользу. Или подстригите бороду, или вовсе сбрейте.
– Да, сэр. – По старой вест-пойнтовской привычке Чарльз сделал упор на второе слово, а потом лихо отсалютовал правой рукой, как настоящий кадет.
Грирсон махнул рукой в ответ и отпустил его.
Когда дверь закрылась, Грирсон снова сел за стол, пару мгновений смотрел на портрет в рамке, а потом начал писать письмо.
Дорогая Алиса!
Похоже, сегодня я наконец нашел нужного человека. Бывший бунтовщик, который жаждет расправиться со своими врагами. Если мне удастся провести его через комиссию и обуздать его грозные порывы, полк немало выиграет от такого приобретения, потому что я еще не встречал ни одного кадрового офицера, которым бы не владели какие-нибудь темные демоны…
Чарльз смотрел на свое намыленное лицо в карманном зеркале, которое ему одолжил Дункан. Он не брился уже много месяцев и теперь нещадно резал длинную густую бороду бритвой Дункана, которую он как следует наточил.
С беспечной торопливостью орудуя бритвой, он думал о предостережении Грирсона насчет специальной комиссии. Лезвие царапало кожу. Клочья бороды падали вокруг таза. В зеркале появлялось новое, почти незнакомое лицо. На нем было больше морщин. Больше отметин, оставленных временем.
– Черт!..
Он схватил полотенце и прижал к кровоточащей царапине. Когда кровь остановилась, он отшвырнул полотенце и принялся за вторую половину лица. Думая о Деревянной Ноге, Малыше и Фениморе, он во второй раз сильно порезался, но почти не почувствовал этого.
И вообще, взаимоотношения англосаксонской расы с более низкими расами по всему миру – самая неприятная тема для размышлений. Касается ли это индусов, австралийцев или ямайцев, или, уже на нашем континенте, калифорнийских китайцев, негров или индейцев, общая привычка и тенденция этой «имперской расы» – подавлять слабых… Обращение этой нации с индейцами представляет собой одну из самых позорных глав в современной истории. Сначала мы выгнали их с их собственных земель, потом заставили страдать от привезенных нами болезней и развращать на свой лад, заражая собственными пороками. Их упорно оттесняют назад, в край бизонов, а теперь даже в диких горах, окружающих те районы, старатели уничтожают зайцев и нарушают покой этих мест, из-за чего индейцы не могут охотиться…
Редакционная статья в «Нью-Йорк таймс»
Глава 25
Дункан передал прошение о помиловании Диллсу по телеграфу и сразу перевел деньги в один из вашингтонских банков. Также он отправил генералу Шерману в штаб округа тщательно составленное письмо, в котором подчеркивал острую нужду Грирсона в опытных офицерах и всячески превозносил выдающиеся способности Чарльза Августа. Любопытно, думал Чарльз, что бы сказал Шерман, узнай он, что Август – не кто иной, как тот неопрятный торговец, с которым он встретился в прерии.
Чарльз снял комнату в Ливенворт-Сити, но каждый день возвращался в гарнизон, чтобы заново подружиться с малышом Гусом. В декабре мальчику должно было исполниться два года. Он уже вовсю ходил, произносил простые предложения и все еще держался с опаской в присутствии высокого, худого человека, который гулял с ним и называл себя его папой.
Морин обычно гуляла вместе с ними. Она по-прежнему не считала Чарльза хорошим отцом – да и разве можно ожидать чего-то другого от мужчины, – но теперь, после возвращения, он уже успел продемонстрировать ей и другую неприятную сторону своей натуры. В один ясный солнечный день, когда они втроем возвращались с прогулки вдоль реки, это проявилось снова. Чарльз и малыш Гус шли, взявшись за руки, маршируя, как солдаты. Мальчику нравились парады и вечерние построения в Ливенворте, и он с удовольствием изображал их. Чарльз был рад угодить сыну. Они быстро шли по тропе впереди экономки Дункана.
Перед гарнизонной заставой всегда собиралось какое-то количество индейцев. Эти бездельники жили на подачки и на то, что зарабатывали мелкими услугами. Деньги они тратили на виски, позволяя белым называть себя разными презрительными прозвищами, вроде Нос Сосиской, Лентяй или Толстуха.
Толстуха – тучный сиу в старых замызганных форменных брюках и рубашке – ступил на тропу и пошел навстречу Чарльзу и его сыну. Когда они поравнялись, индеец остановился, подмигнул и, протянув руку, хотел пощекотать улыбавшемуся ребенку подбородок, но Чарльз мгновенно взмахнул кулаком и сбил его с ног.
Толстуха взвизгнул и пополз прочь. Гус схватился за руку отца, но смотрел на него испуганно. Морин не могла умолчать.
– Мистер Мэйн, этот несчастный, беззащитный человек не хотел ничего плохого.
– Я не желаю, чтобы всякая краснокожая мразь дотрагивалась до моего сына.
– Па… – Гус потянул его за руку. – Марш!
– Нет. – Чарльз отвел руку, потом сжал плечо мальчика, подталкивая его вперед. – Больше не маршируем.
Позже, когда Чарльз уже ускакал в Ливенворт, экономка пожаловалась Дункану, пока тот сидел в цинковой ванне:
– Его настроение меняется, как погода! Как будто в нем какой-то демон сидит.
– Ему пришлось пройти через чудовищные испытания. Ты не потрешь спину немного ниже, милая? О да…
– Я все понимаю, генерал. – Даже в постели она обращалась к нему только так. – Но если он с этим не справится, его сын начнет его ненавидеть. Август уже теперь его боится.
– Я заметил. – Дункан вздохнул. – Но что делать, не знаю.
Незанавешенные окна зала для заседаний в штабе округа выходили на запад, на строевой плац. Стол Чарльза находился прямо напротив окна. Соберись, сказал он себе. Сейчас или никогда. Громко тикающие настенные часы показывали половину шестого. В окно лился ослепительный свет, и Чарльз почти не видел лиц пятерых мужчин, сидевших перед ним за другим столом у окна.