Она слушала молча, ни разу не прервав. За час моего рассказа
она не задала ни единого вопроса. Она все понимала, а если и не понимала, то
догадалась. Я словно был на исповеди. На последней исповеди в моей жизни, когда
итог уже подведен и врать нельзя. Скоро, совсем скоро предстанешь перед
Создателем, и каждое слово лжи будет обращено против тебя. Я сказал ей всю
правду, ничего не прибавив и не утаив. И за все время ни разу не закашлялся, не
выпил ни глотка воды, так был увлечен желанием высказаться, надеждой разделить
мою боль с ее болью, найти понимание у этой молодой женщины.
Когда я закончил рассказ, был шестой час утра. Она уже
сидела на диване, подняв колени и положив на них голову. Иногда она хмурилась,
иногда ее глаза лучились сочувствием, а на глаза наворачивались слезы. Мои
последние слова потонули в приступе кашля. Она вскочила и побежала куда-то. Я
даже растерялся. Она могла выбежать за дверь, позвать на помощь, позвонить в
полицию. Но она появилась, протягивая мне стакан воды.
Я благодарно кивнул, сделав первый глоток. Она снова села на
диван, взглянула на меня, потом на мертвого Марселя, затем — на Виктора.
— Как страшно устроена жизнь, — вдруг сказала Сибилла.
— Нам нельзя здесь оставаться, — устало сказал я, не в силах
прибавить больше ни слова.
— Нельзя, — вдруг согласилась Сибилла, — скажи, я могу тебе
помочь?
— Не знаю. — Она смущает меня своим вопросом, я
действительно не знаю, как ответить на этот вопрос. — Может быть, —
неопределенно говорю я.
— Что мне делать?
Я сижу, закрыв глаза. Может быть, это и есть один шанс из
ста. Может, мне стоит попробовать. Может быть, я могу ей поверить.
— Мне нужна твоя помощь, — твердо сказал я Сибилле. — Только
ты можешь мне помочь.
— Хорошо, — соглашается она, — что я должна сделать?
— Для начала — уйти вместе со мной. И я расскажу тебе свой
план.
— А как они? — спрашивает Сибилла. Меня не зря учили столько
лет в разведшколах. Меня научили принимать решения в экстремальных ситуациях.
Если я все рассчитаю правильно, можно даже надеяться на спасение Илзе. Но
только если я все точно рассчитаю.
— Мы должны уехать отсюда на несколько часов. Потом ты
можешь вернуться. Я тебе объясню свой план.
У меня почти не осталось времени. За окном совсем светло. Я
очень коротко излагаю ей свой план. Мне важно, чтобы она со мной пошла.
— Я поняла, — говорит Сибилла, — если тебе нужно, я помогу.
И отомщу за Марселя.
Это уже польская кровь. Благовоспитанная француженка
согласна мне помочь, но полька будет еще и мстить. Она встает, чтобы
переодеться в спальне.
Как только она уходит, я начинаю действовать. Я раскрываю
чемоданчик Виктора и быстро собираю его винтовку. У меня ушло на это около двух
минут. Даже если бы он сам собирал ее еще быстрее, то и тогда не успел бы уйти
раньше меня.
Рассчитано все правильно.
Собранную винтовку я бросил у окна. Туда же перенес и тело
Виктора.
Именно перенес, завернув в простыню, а не перетащил. Марселя
намеренно оттащил так, чтобы остались видны следы крови. Простыню с него я тоже
сдернул, но перевернул на бок, чтобы Сибилла не видела его лица. Обе простыни и
пистолет я положил в чемоданчик Виктора, который унесу с собой. Чуть не забыл
про свой паспорт и билет. Теперь все в порядке. Ловушка расставлена. Остается
ждать, когда она захлопнется.
Через минуту из спальни вышла Сибилла. Увидев, что я снял
простыни с убитых, она замирает, затем все-таки пересиливает себя и подходит к
Марселю. Я этого боялся, с ней опять может случиться припадок. Но она закрывает
глаза, наклоняется, целует его в голову и, резко поднявшись, говорит мне
неестественно громко:
— А теперь поехали.
Она все-таки согласилась. Через пять минут мы уже внизу.
Кое-где уже появились машины. Ее автомобиль в переулке, недалеко. Она садится
за руль, и мы едем, едем к отелю «Меридиан», который находится рядом с вокзалом
Монпарнас.
— Я буду ждать твоего звонка, — твердо говорит мне Сибилла.
— В десять часов утра, — напоминаю я ей, — ровно в десять
утра. Ты все помнишь?
— Все. — Видя, что я хочу уйти, она вдруг останавливает
меня. Потом смотрит, не отводя глаз, и глухим голосом произносит по-русски:
— Ни пуха ни пера.
— К черту, — я улыбаюсь ей. Она тоже слабо улыбается мне.
Это первые улыбки за столько часов, проведенных вместе. Откуда ей известны эти
русские слова, я узнаю потом. Если вообще узнаю. Я киваю ей на прощание и иду к
стоянке такси. Странно, что она мне поверила. Говорят, что женщины любят убогих
и несчастных. Может быть, она увидела во мне еще более несчастного человека,
чем сама. Ведь, по существу, так оно и есть. Жизни у меня осталось на несколько
месяцев.
Илзе находится в руках похитителей. Мать моя медленно сходит
с ума. Я не знаю, у кого сегодня была более тяжелая ночь — у меня или у нее.
Ладно, надо действовать.
Когда я подъехал, к своему отелю на бульваре Гренель, был
уже седьмой час утра. Мои «наблюдатели», к счастью, еще спят. Я тихо поднялся к
себе в номер, открыл дверь ключом. И сразу направился в ванную. Впереди самый
решающий день в моей жизни. Самый главный.
В девять часов утра я спустился вниз позавтракать.
«Наблюдатели» уже сидели в холле, ожидая моего появления. Мы так и вышли из
отеля — сначала я, а потом они. Через полчаса я вернулся в номер. Ровно в
половине десятого я позвонил Хашимову.
— У меня все в порядке, — доложил я этому сукину сыну, — я в
отеле «Холлидей Инн» на бульваре Гренель. Жду сообщения из Москвы.
— «Наблюдатели» с вами? — осведомился Хашимов. Ясно, у него
с ними личные счеты. Они пытали и убили двоих его людей.
— Да, — ответил я, — они здесь.
— Жду вашего звонка, — сказал он, отключаясь.
Теперь остается ждать. К десяти часам еще ничего не
произошло. Я представляю себе, как волнуется Сибилла. Если она, конечно, еще в
отеле и если она мне все-таки поверила. Пять минут одиннадцатого — ничего.
Десять минут…
Одиннадцать… Двенадцать… Я теряю терпение. И в этот момент
зазвонил телефон.
— Да! — кричу я в трубку. — Я вас слушаю.
— Сейчас принесут адреса, — сообщает Кочиевский, — как вы
спали ночью?
— Хорошо… Там будет два адреса? — уточняю я у полковника.
— Два, — сухо отвечает он, — но первой проверите женщину.
Конечно, женщину. Подлец Виктор наверняка сообщил ему, что
идет на авеню генерала Леклерка. Наверняка же сообщил. И теперь Кочиевский
волнуется, почему нет известий от Виктора. Наверное, поэтому он и позвонил на
двенадцать минут позже. Почти сразу в дверь раздается стук. Это два конверта,
которые принес мне посыльный. Я даю ему десять французских франков и закрываю
дверь.