– Эка! Глубоко копнул.
– Во-во. Настолько глубоко, что под эту философскую базу черные очередную бучу замутить попытались. Но в последний момент в их бараке Барон нарисовался. Причем, заметьте, в одиночку. Прошел прямиком к Казбеку, взял его под локоток, отвел в сторонку, минут пять ему на ухо о чем-то убедительно подышал, и – все. Сдулась буза. Каково?
– По собственной инициативе пошел? Или?..
– Разумеется, по собственной. Таких, как Барон, на сотрудничество крутить – это все равно что собственную дурь напоказ выставлять. Я это сразу, едва только он у нас появился, понял… Но вообще, Владимир Николаевич, вы даже представить себе не можете, как же они меня задолбали с этими своими мутиловками да базарами гнилыми за чистоту воровских рядов!
В дверь кабинета, предварительно постучавшись, заглянул солдатик-конвойный.
– Тащ майор! Осýжденный Алексеев доставлен!
– Хорошо, Халилов, через минуту заводи.
Сомов встал из-за стола и, деликатно подавив зевок, потянулся всеми конечностями.
– Мой кабинет в вашем распоряжении, товарищ генерал. Общайтесь, сколько нужно. А я покамест до кухни прогуляюсь, проконтролирую процесс. Опять же – ваших людей надо по-человечески разместить. Если какая нехорошая запутка в ходе разговора образуется – Халилов за дверью.
– Думаю, не образуется. Но, в любом случае, спасибо, Петр Лукьяныч. Лишний раз простите за хлопоты доставленные. Мало того что без предупреждения завалились, так еще и ночью.
– Ай, бросьте! Никаких проблем. В нашей дыре любым гостям рад будешь. А уж тем, которые по своей воле явились, – вдвойне.
С этими словами Сомов покинул кабинет, а несколько секунд спустя в него вошел немало удивленный ночной побудкой и вызовом к куму Барон.
– Ну… здравствуй, Юра.
– Владимир Николаевич?! Вот уж удивил так удивил! Здорова!
Оба порывисто шагнули навстречу друг другу, крепко, по-мужски обнялись.
– Для этих стен ты очень даже неплохо выглядишь, Юрка Барон.
– Так ведь не стены красят человека, а человек – стены. Какими судьбами, товарищ генерал?
– Да вот, катался на совещание в Сыктывкар. Обратный самолет завтра в полдень, и, зная, что ты рядышком, решил воспользоваться случаем. Надеюсь, ты не шибко против? Что я тебя посреди ночи поднять распорядился?
– Какое там против?! Двумя клешнями за. Рад тебя видеть, Владимир Николаевич!
– Ой ли?
– Без «ой». Здесь вообще каждое, мало-мальски человеческое лицо на вес золота.
– Неужто и в самом деле все так запущено?
– Еще хуже. Ночью по бараку по нужде пойдешь, на спящие лица посмотришь – мама дорогая! Это же не лица, это – ХАРИ! Они же невиновные все, поголовно. Потому – разве может быть виновной скотина безмозглая?!. А тут на тебе: какая-никакая, а родная физиономия. Даром что чекистская.
– Ты это сейчас дерзишь или брюзжишь?
– Ни то ни другое. Всего лишь неуклюже пытаюсь скрыть волнительное смущение. Или смущенную взволнованность. Присядем, покурим?
– Присядем. Только я свои уже откурил.
– Что так?
– Мотор сбоить начал. Что, в принципе, логично. Как любил говорить старик Гиль, уже не на ярмарку – с ярмарки едем.
– Как он там? – продувая папиросу, поинтересовался Барон. – Шуршит еще старый большевик?
– КАК? А ты разве не в курсе? Казимирыч умер.
– Когда?!
– 5 января этого года. Странно, что ты не… Во всех центральных газетах некролог печатали.
– А мы здесь, Владимир Николаевич, газеты читать не успеваем – слишком уж быстро по клозетам разлетаются. Э-эх, дед Степан… сколько ему на круг было-то?
– Семьдесят семь.
– Учитывая, как его жизнь кидала и била, это еще по-божески.
– Эт точно.
Кудрявцев открыл портфель, достал чекушку.
– Давай помянем старика.
Осмотревшись и не углядев в чужом кабинете ножа и пустых стаканов, он мастерски, зубами, откусил пробку, сделал большой глоток из горлышка и передал бутылку Юре.
– Земля пухом, – отозвался Барон, ответно прикладываясь.
– К слову, все свои невеликие сбережения Казимирыч отписал тебе с сестрой.
– Мне ничего не нужно. Так что, будет такая возможность, переведи всё на Ольгу. – Потускнев лицом, Барон сделал еще один глоток. – Ох, Олька-Олька… Еще одна светлая и невинная душа на моей совести.
– Брось! Уж в случае с Ольгой ты ни в чем не виноват. Видать, судьба такая.
– Угу. Универсальное определение собственной никчемности, а то и подлости – «судьба такая». Вот ты, Владимир Николаевич, умный. Скажи, почему одним судьба дарит, а другим – лишь одалживает?
– Тоже мне, сыскал умника. Генералу голова не для ума дана, а чтоб папаху носить.
Барон вопросительно покосился на чекушку:
– Я допью?
– Сделай такое одолжение. Кстати, к Ольге я заезжал относительно недавно, осенью прошлого года.
– Да ладно?!.. И как она там?
– Врать не буду. Не очень.
– …Ну, давай, гость дорогой, добивай, чего уж там.
– Появился у нее о позапрошлом годе молодой человек. Красивый, спортивный, видный общественник и все такое прочее. Я так понимаю, втрескалась в него Ольга по уши. Что для нее, несомненно, только на пользу. Потому как после смерти приемной матери очень уж крепко она в себе замкнулась, словно бы окончательно интерес к жизни потеряла. А тут – романтические ухаживания, букеты-конфеты…
– Ну? И что дальше?
– А дальше – обычная, увы, история. Как только сей общественник узнал, что Ольга беременна, тут же и сдристнул: не только из ее жизни, но и, на всякий случай, из Перми.
– Выйду, найду и порву падлу! – Барон непроизвольно сжал кулаки.
– Ольга решила оставить ребенка. В коем желании я, опять-таки, очень хорошо ее понимаю. Но на четвертом месяце, когда она работала на объекте, у нее закружилась голова, и она упала с лесов… В общем, ребенка потеряла. Врачи сообщили, что падение с высоты, безусловно, сыграло свою роль, но на самом деле у Ольги, оказывается, какие-то проблемы по женской части. Похоже, организму аукнулась блокадная зима 41—42-го.
– И что? С этим теперь ничего нельзя поделать?
– Я наводил справки. Вроде как на Западе такие вещи научились делать. Но у нас еще нет.
– А в Швеции? – неожиданно уточнил Барон.
– Возможно, что и в Швеции. А почему ты?..
– Помнишь, ты мне рассказывал, что после войны нас с Олькой наша шведская тетя Нэлли разыскивала? Мамина сестра?