Несколько раз я ходил на Тёмную Сторону, как неопытный новичок, то есть не один, а с сопровождающими. И не потому, что на других условиях друзья меня не отпускали, я сам их звал. Такой осторожный стал, что самого от себя тошнило; впрочем, сэр Шурф уверял, что это называется «элементарный здравый смысл», и так искренне радовался его проявлениям, что я худо-бедно примирился с новым осторожным собой. В конце концов, надо иногда чем-то радовать друзей.
На Тёмной Стороне силы ко мне возвращались мгновенно, даже не верилось, что совсем недавно был таким размазнёй. Я всякий раз просил: «Пожалуйста, давай так и оставим, пусть у меня опять станет много сил», – затем и ходил туда, собственно. Глупо было бы в моём положении не воспользоваться готовностью Тёмной Стороны Мира мне во всём помогать. Оттуда я всегда возвращался полным сил, бодрым, в приподнятом настроении, но это счастье очень быстро заканчивалось. Буквально через четверть часа.
Большим искушением было сидеть там безвылазно, но я не хотел навязываться; положа руку на сердце, просто боялся, что постоянно околачиваясь там в состоянии жалкого попрошайки, могу очень быстро Тёмной Стороне надоесть.
Беззаботное пенсионерское существование задолбало меня настолько, что описать невозможно. Но как покончить с ним, я не знал. И никто не знал. Джуффин и леди Сотофа дружно твердили, что всё в полном порядке, рано или поздно силы вернутся, надо спокойно ждать, сэр Шурф оптимистически их цитировал; в общем, я за всю свою жизнь не получал столько обещаний прекрасного будущего, как за эти полторы дюжины дней. Но на вопрос, когда же оно наконец наступит, ответа ни у кого не было. Только предположения – в диапазоне от «скоро, наверное» до «в самом худшем случае, через пару лет».
Меламори совсем перестала мне сниться, а для нас это был единственный способ поддерживать связь. Я когда-то с лёгким сердцем отпустил её учиться к арварохским буривухам, ясно понимая, что мы расстаёмся так надолго, что можно считать, навсегда: магия изменяет людей куда сильней, чем просто время и опыт, поэтому невозможно даже попытаться вообразить, какими мы станем к тому моменту, когда снова встретимся, и захотят ли эти новые люди иметь дело друг с другом, и оба ли этого захотят. Такая неопределённость мне скорее нравилась, потому что дразнила, всегда держала на взводе, в тонусе, в постоянной трагической и счастливой готовности неизвестно к чему. И когда Меламори подолгу не появлялась в моих сновидениях, я даже отчасти радовался, что она наконец-то учится более интересным и сложным вещам, чем умение прицельно сниться знакомым и удерживаться в их сновидениях по собственному желанию, так долго и в таком виде, как сочтёт нужным сама. Но сейчас я, конечно, дорого дал бы даже за иллюзию прежней близости – когда человек слаб, человек слаб.
Я догадывался, что Меламори исчезла из моих сновидений не по собственному решению, а потому что ей стало просто некуда приходить: от постоянной усталости я дрых как убитый, не видел даже обычных бестолковых ничего не значащих снов. Но легче мне от этого понимания почему-то не становилось. Всё равно казалось, что она бросила меня в беде. Слабый всегда несправедлив.
Думаю, я не чокнулся только потому, что дело происходило не где-нибудь, а в Ехо. Всё-таки я очень люблю этот город. И он отвечает мне взаимностью. Стоит просто выйти на улицу, и сразу появляется явственное, ни с чем не сравнимое ощущение, будто город тебя всем собой обнял. Мне бы, конечно, ещё сил на прогулки побольше, а то каждые полчаса усаживался передохнуть, как глубокий старик. Но отдохнув, я не возвращался домой, а упорно шёл дальше и дальше. Забредал куда-нибудь на окраину, а потом возвращался домой Тёмным Путём и тогда уже честно валился на пол, чуть не плача от злости на проклятую слабость, но вполне довольный своим упрямством. Ну и тем, что колдовать у меня всё-таки получается, пусть даже такой ценой.
Другим неодолимым препятствием на пути к отчаянию стали мои друзья, которые окружили меня таким плотным кольцом, что я заподозрил заговор. В смысле, что они сговорились меня развлекать и чётко распределили дежурства: кто, когда, в какой очерёдности, что со мной делает, сколько часов. И отлично справлялись. Я на самом деле не люблю, когда близкие становятся свидетелями моей слабости. Но им как-то удавалось меня радовать и почти не бесить. Ну или я сам ухитрялся почти не беситься. Это на самом деле не особенно сложно даже с моим вздорным характером, если ясно осознавать, что я мог их всех – людей, зверей, свой дом, этот город и, чего мелочиться, весь Мир сразу – навсегда потерять. И себя за компанию. То есть дёшево я отделался, вот о чём нельзя было забывать. Подумаешь, великое горе – ноги от прогулок подкашиваются, а от колдовства кружится голова и темнеет в глазах.
Шурф проводил со мной так много времени, что впору было начинать беспокоиться о дальнейшей судьбе Ордена Семилистника. С другой стороны, кто их знает, эти магические Ордена, может, у них как раз самый расцвет наступает после того, как Великий Магистр обретает мистическую способность беспечно забивать на свои непосредственные обязанности, потому что есть более важные дела.
В любом случае, собственные интересы для меня были важнее каких-то там Орденских: если лучшего в мире собеседника, способного отвлечь меня не только от мрачных мыслей, но и от их вполне объективных причин, вдруг стали выдавать щедрыми порциями, надо брать.
Однажды вечером мы с ним сидели на крыше Мохнатого Дома – в такое прекрасное время, когда закат только-только погас, и город постепенно заливают чернила сумерек, сперва словно бы разбавленные молоком, но с каждой минутой всё темнее и гуще. Наверняка во Вселенной есть вещи и покруче ясных весенних вечеров в столице Соединённого Королевства, но это я только теоретически предполагаю. Пока ничего подобного не встречал.
Сэр Джуффин Халли появился на крыше внезапно, без предупреждения. На самом деле, он редко себя так ведёт. Я имею в виду, не валится как снег на голову без крайней необходимости. Да и в случае этой самой необходимости чаще к себе зовёт.
Увидев шефа, я первым делом привычно подумал: в городе что-то стряслось. Как всегда в таких случаях мысленно схватился за голову – ну как же так, всё же хорошо было! зачем?! – и одновременно обрадовался, что сейчас начнётся веселье, и мы всем покажем. Ну, как минимум некоторым. Кое-что.
Потом я, конечно, опомнился: какое может быть «в городе». Даже если там и правда что-то стряслось, то при чём тут я? Пользы от меня сейчас примерно как от садовой скульптуры: могу украшать своим видом какую-нибудь композицию, или храниться в сарае и не украшать.
– За внезапное вторжение принято извиняться, но я не буду, – сказал Джуффин. – Для этого я – слишком хороший гость.
И поставил перед нами бутылку вина. Я сразу понял, что того самого, лучшего года эпохи Халлы Махуна Мохнатого. А Шурф, прежде с этой редкостью не встречавшийся, молча разглядывал этикетку. Он, конечно, человек сдержанный, вернее, обученный контролировать своё поведение, поэтому не ахал, не хватался попеременно за сердце и голову, даже вопросов не задавал, хранил свою фирменную невозмутимость. От изумления у него просто ярче обычного светились глаза.