– Ну так просто меня этой вашей хвалёной стойкостью не проведёшь. Я даже твоё волнение всегда замечаю, – напомнил я. – Так что не особо придирайся к человеку. Программу-минимум он точно выполнил: от собаки не убежал. И со мной говорил вежливо, но не заискивал, хотя добра от этого разговора явно не ждал. И амобилером управлял нормально… то есть, конечно, совершенно ужасно он управлял, ехали со скоростью нетрезвого пешехода, я чуть не рехнулся от скуки, но неторопливость обычно свидетельствует о самообладании. И в рычагах парень не путался. И руки у него не тряслись.
– Ещё чего не хватало, – возмутился сэр Шурф. – Трясущиеся от волнения руки я бы и послушнику не спустил.
Однако педагогические тучи, сгустившиеся было над головой горемычного посланца, явственно начали рассеиваться. И хорошо. Бедняга не виноват, что я так чутко улавливаю чужое настроение. Думал, кстати, это тоже из-за магии, но получается, всё-таки нет.
– В общем, спасибо тебе за этот нелепый арест, – сказал я. – Смешно получилось. И главное, вовремя… ну, почти. С утра я на вас с Джуффином совершенно всерьёз рассердился, что ушли, не оставив записки. Потом вспомнил, что записка считается плохой приметой, и рассердился заново, что вы верите в такую ерунду. А кстати, действительно верите? Или просто не сообразили, что можно написать?…
– «Не сообразили» – это, конечно, блестящая версия, – язвительно заметил мой друг. – Куда уж нам.
– А верить в дурацкие приметы, значит, нормально?
– Совершенно нормально, – невозмутимо подтвердил он. – Особенно для людей, которые многократно наблюдали, как вздорная примета становится чем-то гораздо большим, когда в неё поверит достаточно много народу. Причём, что занятно, именно от количества всё зависит. В какой-то момент набирается критическая масса поверивших, и глупая примета, три тысячи лет назад придуманная невежественными крестьянами, становится чуть ли не новым законом природы. Поэтому в особо серьёзных случаях имеет смысл согласовывать свои действия и с приметами тоже. Осторожность не повредит.
– Ну надо же, – удивился я. – То есть тысяча дураков, объединившись, может победить здравый смысл?
– Справедливости ради, тысячи обычно недостаточно, – педантично заметил сэр Шурф. – Эффект, по моим прикидкам, наступает примерно после десяти-пятнадцати тысяч поверивших; впрочем, эти цифры требуют уточнения. Насколько я знаю, специальных исследований никто пока не проводил.
– Ладно, пусть десять тысяч дураков. Всё равно удивительно. Мне даже в голову не приходило, что такое может быть. А почему тогда не работает… ну, например, примета, что нельзя брать деньги голыми руками, чтобы не лишиться способности любить? Я лично знаю нескольких человек, которые ленятся надевать перчатки, рассчитываясь, и ничего, влюбляются потом как миленькие. Даже несколько чаще, чем велит здравый смысл.
– А я знаю людей, для которых эта примета сбылась, – пожал плечами сэр Шурф. – Но и таких, о ком ты рассказываешь, тоже неоднократно встречал. И это нормально: все люди разные. Даже классические заклинания не у всех одинаково работают, что уж говорить о суевериях. К тому же любой мало-мальски опытный маг может легко оградить себя от пагубного воздействия чужих убеждений и верований – при условии, что будет предпринимать для этого сознательные усилия, а не пустит дело на самотёк.
– Значит, и вы могли бы…
– Да, конечно, могли. Но предпочли перестраховаться и лишний раз не дразнить судьбу. Ты и без всяких примет регулярно влипаешь в какие-то дикие истории. Куда ещё записки тебе оставлять.
– На самом деле, я примерно так и подумал. Но при этом всё равно сердился, что вы ушли, даже не оставив записки. Вот это мне больше всего не нравится…
– Я и сам не хотел оставлять тебя одного. Но сэр Джуффин заверил, что ты в полной безопасности, а он человек опытный, неразумно было бы ему не доверять. Я бы предпочёл всё равно оставаться рядом с тобой, пока не проснёшься, но пока мы тебя искали, столько дел накопилось, словно я не какие-то сутки, а с самой зимы в Иафах не заходил. К тому же орденские девчонки, воспользовавшись моим отсутствием, написали на предрассветном небе новое стихотворение Тойвы Шураты, который в этом сезоне внезапно стал модным столичным поэтом; теоретически, я понимаю причины его популярности среди молодёжи и даже готов согласиться, что его стихи отчасти полезны, поскольку могут пробудить интерес к литературе как таковой. Но на небе его стихам всё же не место. Это такое резкое снижение уровня, что, можно сказать, позор.
– Правда? – заинтересовался я.
И даже специально привстал, чтобы выглянуть в окно, потому что не имел ни малейшего представления о стихах Тойвы Шураты. И на небо сегодня ни разу глаза не поднял; совсем, получается, плохи мои дела. Но всё равно интересно, как именно выглядит «позор» по мнению сэра Шурфа, который не имеет привычки преувеличивать и попусту бросаться словами. Что-то воистину грандиозное там должно быть.
Прочитал только первую строчку: «Дали и горы, и долы смятенны, но вдохновенны», – решил, что испытаний на мою долю сегодня вполне достаточно, и повернулся к Шурфу, чтобы сочувственно подтвердить: «Да, действительно ужас кромешный». Но, к счастью, не успел ничего сказать.
– Не думаешь же ты, что я позволил этому вопиющему безобразию так долго оставаться на месте, – укоризненно заметил мой друг. – Если тебе интересно, что пишет Тойва Шурата, спроси его книжку в любой книжной лавке, я в своей библиотеке такого не держу. А в небе сейчас первая строфа старинной анонимной поэмы «О печали и ликовании». Можешь не притворяться, будто тебе понравилось, я догадываюсь, что это не так. И не стану тебя упрекать: эта грешная поэма вообще никому, кроме меня, не нравится, да и мне только потому, что я способен проследить её влияние на развитие жанра в целом и опознать её отдельные отголоски в творчестве поэтов следующих эпох. Но, по крайней мере, она считается уникальным памятником древней угуландской литературы и безусловной культурной ценностью, поэтому моей репутации эксперта ущерба не нанесёт… – на этом месте Шурф задумчиво умолк и вдруг признался: – Положа руку на сердце, я написал в небе фрагмент этой поэмы только потому, что очень рассердился на любительниц стихов Тойвы Шураты; собственно, на всех его поклонников, принесших ему незаслуженную популярность. И нашёл этически приемлемый способ всех разом наказать. Ради этого я и ушёл, не дождавшись, пока ты проснёшься; неотложные орденские дела – формальное оправдание. Сэр Джуффин заверил меня, что ты в полной безопасности, и я помчался спасать своё доброе имя, пока не проснулись остальные знатоки и ценители угуландской поэзии. Такова настоящая причина моей отлучки. Прости.
Чего я только не перевидал за долгие годы дружбы с сэром Шурфом, но сценами чистосердечного раскаяния он меня до сих пор особо не баловал. Поэтому я совершенно растерялся. Наконец сказал:
– Да ладно тебе. Ушёл, и правильно сделал. Какой смысл сидеть возле спящего, которого не надо ни лечить, ни защищать?
– Но ты сам сказал, тебе в этой истории больше всего не нравится, что мы с сэром Джуффином ушли.