Французский авантюрист при дворе Петра I. Письма и бумаги барона де Сент-Илера - читать онлайн книгу. Автор: Игорь Федюкин cтр.№ 30

На фоне этого обзора методов сбора информации, а говоря попросту, разведывательной деятельности, более понятным становится довольно загадочное письмо, также находящееся в относящейся к Сент- Илеру подборке документов в РГАДА (документ 56). Отправленное из Амстердама и датированное 29 января 1717 г., послание это прямо погружает нас в мир шпионажа начала XVIII в.: перед нами довольно редкий по своей откровенности пример переписки куратора со своим тайным агентом. Автор упрекает получателя за разглашение некоей конфиденциальной информации («в городе, чуть ли не на всех углах о таком судачат, о чем мало кому из своих до сих пор известно было»), а проезжавший через Любек капитан А.И. Румянцев, пользовавшийся большим доверием Петра, «даже не догадывался, что Вы состоите на службе Его царского величества». Автор напоминает адресату о его задании: «для чего Вас собственно ангажировали: приискать верного человека в Швеции, в Стокгольме, чтобы он присылал Вам надежные реляции обо всех тамошних событиях». «Если Вы желаете оставаться на царской службе, то потрудитесь, сударь, обещания свои по этому делу исполнить», давит он на своего агента. Более того, уже полученная от агента информация его не устраивает: «Сведения, добытые Вами о шведском министре бароне Герце, — ложь и выдумка. Заверяю Вас также, сударь, что Его царское величество ни о каком особом мирном договоре не помышляет, и менее всего в связи с Герцем» . Как мы знаем, на самом-то деле именно в это время Его царское величество как раз очень даже помышлял о мирном договоре, и именно в связи с Герцем: очевидно; что куратор или сам не в курсе дел, или сознательно дезинформирует агента.

Автор письма неизвестен: он подписался лишь как «фон С.» (von S.). Можно было бы подумать, что это фон Шлейниц, но почерк, которым сделана подпись, совершенно не похож на подпись дипломата. Кому адресовано письмо, также неизвестно. Если дата письма верна, то маловероятно, чтобы адресатом был Сент-Илер: автор отвечает на письма, полученные им из Любека, а там француз находиться в конце 1716 — начале 1717 г. никак не мог. Кроме того, письмо написано на немецком, а о том, что француз владел этим языком, нам ничего не известно. Учитывая упоминания о мирных переговорах с участием Герца, можно было бы предположить, что на самом деле речь идет о начале 1718 г. , — тогда причастность к этому эпизоду Сент-Илера выглядела бы несколько более вероятной.

Как и почему это письмо оказалось среди относящихся к Морской академии документов, неясно. Во всяком случае, оно показывает, как тесно были переплетены авантюра и шпионаж: если Сент-Илер и не был русским агентом (в чем его, напомним, подозревали летом 1720 г. шведы), то вполне мог им быть или близко соприкасался с такими агентами и их кураторами. Именно на конец 1710-х приходится всплеск русской разведывательной активности в Швеции: на фоне Аландского, а затем Ништадского конгрессов Петр пытается оценить настроения в шведском обществе, состояние финансов, армии и флота, способность королевства продолжать войну в целом. Именно в этот период, как показали недавно Я.И. Ларина и А.А. Рогожин и как это видно из цитировавшийся выше переписки кн. Б.И. Куракина, в Швецию направляется целый ряд агентов из числа иностранцев, обычно сомнительного происхождения и статуса; в их число входит и наиболее успешный, вероятно, агент и известный прожектер Генрих Фик. Упоминаемый в письме Любек был одной из узловых точек, через которые проходили коммуникации с этими агентами. Примечательно, что проезжавший через этот город А.И. Румянцев не знал о статусе агента: еще одно напоминание о децентрализованности разведывательной сети, о том, что Сент-Илер или любое другое лицо мог быть шпионом, оставаясь в глазах большинства окружающих авантюристом — мошенником или просто предателем. И так или иначе, даже если

Сент-Илер и не был агентом, то его переписка со Шлейницем из Стокгольма вполне вписывается в роль «корреспондента».

Вместе с тем неотъемлемой чертой этого мира шпионских интриг и тайной переписки была, конечно, и ненадежность получаемой информации, обилие слухов и догадок, когда все подозревали всех, а любой приезжий мог оказаться и шпионом, и самозванцем, и тайным дипломатическим агентом. «Курьер английский, который под лицом купеческим здесь паспорт к послу английскому в Константинополе и инструкцию пред некоторым временем провез, по которой он турков на войну против Его царского величества и кесаря подводил, в поворот свой в купеческом же лице на венгерской границе арестован», — доносил из Вены Людвиг Ланчинский: в отнятых у тайного курьера депешах оказались «много злостных ков» . Вскоре, правда, он должен был признать, что узнал обо всем этом лишь по «в публике бывавшему разглашению», «но после того оказалось, что у него никаких депеш не отнято»: курьера лишь подержали под арестом за получение паспорта обманом и отпустили . «Ежели то правда, не могу обнадежить, понеже сии новины весьма противны тем, как я с прошлых почт доносил <...> сии новины есть противны одна другой находятся», — оговаривается кн. Б.И. Куракин по поводу одного из своих донесений . Чем эксклюзивнее информация, тем сложнее ее проверить: «Я от своего корреспондента о нижепоследующих новинах из Англии, ни [нидерландские Генеральные] статы от своего министра, ни другие кто из знатных получили, но едина персона сообщила мне вечер ту ведомость», — пишет он по поводу известий о содержании последнего письма английского короля к шведскому . Из этого письма мы еще раз видим и весь набор доступных князю источников: это его личные «коррешпонденты»; новости, получаемые голландским правительством, к которым он имеет доступ; другие «знатные» вельможи в Гааге, имеющие свои каналы получения информации из-за рубежа.

Наконец, дипломаты не только собирают информацию, но и вполне целенаправленно манипулируют ею. Не секрет, что уже в этот период российские послы активно стремятся влиять на европейскую прессу— опровергают неблагоприятные для России публикации, инициируют «правильное» освещение российской политики. 5/16 апреля 1720 г., например, Куракин отчитывается о мерах, принятых им в связи с сообщениями в газетах, будто бы российские представители предложили цесарю медиацию в мирных переговорах между Россией и Швецией: опровержение уже «отдано в газеты напечатать» . В других случаях реакция могла быть и более жесткой: несколько месяцев спустя тот же Куракин докладывает, что ему удалось добиться от местных властей запрета на профессию для неугодного России издателя — «на роттердамского газетера сатисфакция учинена, и оному заказано вовсе печатать газеты» . Дипломаты могли, разумеется, и вполне сознательно создавать фальшивые сообщения, для того чтобы ввести в заблуждение контрагентов или скрыть свои источники. Так, получив сообщение от своего корреспондента, «[с]ведущего» человека, кн. В.Л. Долгоруков изложил эту информацию в фальшивом письме и с ним отправился к Дюбуа: «Чтоб он не помнил на того, кто то сказал, написал я письмо цифрами, которого здесь копия вложена, якобы то письмо писано ко мне из Лондона, и то письмо показал ему» .

Более того, в ряде случаев единственным источником информации для правительства оказывались прямо доносы или, скажем аккуратнее, сообщения доброхотов, которые составлялись такими же авантюристами и искателями приключений, как сам Сент-Илер (разумеется, именно из их числа и рекрутировалась большая часть агентов вообще). Тексты эти — и в частности, большинство доступных нам описаний, обличающих и разоблачающих авантюристов, — были составлены в контексте жесткой политической или придворной конкуренции и должны восприниматься именно как таковые. Именно это объясняет, до некоторой степени, почему, с одной стороны, авантюристы зачастую могли быть маркированы как таковые уже в описаниях современников, а с другой, они продолжали действовать как ни в чем не бывало, не вызывая однозначного отторжения современников.