Джейн хотелось забраться под одеяло и сжаться в комок, но она не могла отвести глаз от призрака. Неужели, находясь в чистилище, можно мстить? Или Анна уже в аду, обречена бродить по земле до скончания веков и мучить тех, кто привел ее к гибели? Являлась ли она Кромвелю? Преследовала ли его по ночам?
Джейн, должно быть, задремала, не иначе. Она моргнула, и тень исчезла, но сама Джейн так и не поняла, проснулась она или не спала вовсе. Случаются такие вещи, которых не объяснить с помощью разума; Джейн иногда ощущала их. Она лежала в постели и сильно дрожала, боясь разбудить Генриха или подать голос, вдруг призрак снова появится. Сбегутся фрейлины. Они посчитают ее безумной! Станут шептаться, искать объяснения, с чего это она, Джейн, думает, будто ее посещает призрак. И наверняка решат, что это результат того бремени вины, которую она несет на совести.
«Скорее всего, это был сон», – сказала себе Джейн. Тем не менее она встала и зажгла свечу, чтобы разогнать мрак. Долго еще ей не удавалось заснуть.
Утром она уже не сомневалась, что тень на стене ей приснилась. А потом начались болезненные спазмы внизу живота. Когда Джейн поднялась с постели, то увидела на простыне кровь и сразу поняла, что происходит; у нее застучали зубы.
Она разбудила Генриха; по ее щекам ручьем лились слезы.
– Что случилось?! – вскрикнул король и резко сел. Потом увидел кровавые пятна.
Он был очень добр. Ни слова упрека, хотя у него были причины для недовольства, ведь вчера она сама настояла на поездке. Он утешал ее, позвал женщин и велел отдыхать, а сам остался ждать в соседней комнате.
Спазмы усилились. Это была настоящая пытка. Привели повитуху. Через некоторое время Джейн ощутила, как из нее что-то выскользнуло. Мэри Монтигл ахнула и прикрыла рот ладонью, в ужасе глядя на то, что держала в руке акушерка. Краем глаза Джейн увидела крошечного младенца, размером не больше ее ладони, но его тут же завернули в тряпицу и унесли.
Боли утихли, но возникло сильнейшее чувство утраты и поражения. Джейн лежала в слезах. Пришел Генрих. Он так и не снял ночной рубашки, сел рядом, взял ее за руку.
– Поспите, – сказал он. – Повитуха говорит, ничто не мешает нам завести другого ребенка, причем очень скоро.
– Не могу передать вам, как мне жаль, – всхлипнула Джейн.
– Такова воля Господа, – вздохнул Генрих.
Она заглянула ему в глаза и увидела в них слезы. Он тоже страдал.
– О мой дорогой, – пролепетала Джейн, – я бы все на свете отдала, лишь бы этого не случилось.
– Я знаю, – ответил он и сжал ее руку. – А теперь отдыхайте.
Когда Генрих ушел, в голове у Джейн завертелись тревожные мысли. Если эта тень ночью ей не приснилась, значит Анна являлась за ее ребенком. А если это была игра света, значит Бог наказывает ее за участие в свержении соперницы. В таком случае позволит ли Он ей когда-нибудь выносить сына Генриху?
Вскоре Джейн вполне оправилась от потери ребенка и строго наказала себе не поддаваться глупым страхам. Кровотечения время от времени повторялись и по возвращении во дворец Йорк, но чувствовала она себя хорошо, разве что грустила – никак не могла забыть крошечное существо, которое так недолго носила в своем теле, и горько оплакивала его. Но при Генрихе она не раскисала – изображала, что стойко переносит несчастье, а себя убеждала: «Ничего, ничего, будут у нас и другие дети. Мне ведь всего двадцать восемь».
Джейн получила письмо от Элизы Даррелл с просьбой найти ей место при дворе. Эту девушку она вспоминала с любовью. Они вместе служили у королевы Екатерины. Элиза сообщала, что после смерти госпожи впала в бедность. Она надеялась поступить на службу к леди Марии, но, отчаявшись дождаться момента, когда та снова вернется в фавор, решила обратиться с просьбой к новой королеве. Джейн рассказала обо всем Генриху.
– Вы хотели бы иметь ее при себе, дорогая?
Он был все так же добр, хотя она и подвела его.
– Очень, – ответила Джейн.
– Тогда пошлите за ней.
В тот вечер Генрих явился в сопровождении пажа, который нес обитый железом ларец с накладками из чеканного золота.
– Поставьте на стол, – распорядился король и откинул крышку; ларец был полон драгоценностей, которые мерцали и поблескивали в свете свечей. – Теперь они ваши, – сказал Генрих, делая широкий жест рукой.
– Мои? – Джейн была поражена.
– Да, дорогая. Это украшения королевы, они передаются от одной к другой. Некоторые очень старые. – Король вынул тяжелое золотое ожерелье. – Это ожерелье моей матери. Оно сделано в тринадцатом столетии. – Генрих взял в руку эмалевую брошь. – А вот эта брошь принадлежала Элеоноре Кастильской, которую страстно любил король Эдуард Первый. Теперь ею будет владеть другая горячо любимая королева. – Он передал украшение Джейн, которая в изумлении таращилась на сокровища. – Достаньте их. Рассмотрите. Они ваши, – подбадривал ее Генрих.
Джейн узнала кое-какие вещи, которые носила королева Екатерина, пока их не отобрала у нее Анна. Вот знакомые длинные нити жемчуга, они украшали ее корсаж. Но больше всего Джейн нравилась брошь Екатерины с подвесками из черных бриллиантов и буквами «IHS», означавшими имя Христа на греческом.
– Носить их – большая честь для меня, – прошептала она. – Вы слишком добры ко мне, Генрих.
– Это ваш долг, – ответил он.
На следующий день Джейн надела полюбившуюся брошь и собрала свой двор. Генриха не было, и она старалась, как могла, блюсти свое королевское достоинство.
Следя за тем, чтобы голос ее не дрожал, Джейн обратилась к своим приближенным:
– Я созвала вас сегодня утром, чтобы сказать, что жду от вас высокой морали. Вы должны всегда соблюдать протокол и этикет, проявлять целомудрие и преданность. Леди, вам следует одеваться роскошно – и я вижу, вы уже делаете это, – но пусть ваши наряды будут пристойными. – Она замолчала и откашлялась. – Ваши шлейфы должны быть длиной в три ярда, а пояса украшены двумя сотнями жемчужин. – Раздалось приглушенное аханье, но Джейн как будто ничего не заметила: если они хотят ей служить, то должны выглядеть соответственно. – Вы будете носить капоры в форме фронтонов, и никакие другие. Французские капоры запрещены, так как они нарушают скромность.
Послышался протестующий ропот, но он быстро стих, и Джейн вновь проигнорировала выражение недовольства. Анна любила французские капоры, значит при ее дворе они будут под запретом.
Через три дня после свадьбы, когда дамы сопровождали Джейн на плавучую пристань у дворца Йорк, они были одеты так, как приказала их госпожа. Все погрузились на барку королевы, уже украшенную гербами Джейн – их написали поверх геральдических знаков Анны, – и пошли на ней вслед за лодкой короля в Гринвич. Вечером Джейн в одиночестве восседала на роскошном троне под балдахином в своем приемном зале, одетая в великолепное платье из розового дамаста и капор в форме фронтона с каймой из жемчуга и золота. Ей предстояло впервые в качестве королевы обедать на публике, эта перспектива слегка пугала ее. Джейн вспомнила королеву Екатерину за столом и подумала, что ей не вынести такого пристального внимания. Тем не менее она начала понимать, что обладает внутренними ресурсами и силой, о наличии которых даже не подозревала.