– Пошли…
Командир, как положено, заскользил по снежной целине первым, Лабрюйер – за ним. Вдруг Хорь остановился и поднял правую руку с лыжной палкой. Лабрюйер подъехал к нему слева.
– Стой, Леопард… – прошептал Хорь. – Не вздумай светить фонарем…
– А что?
– Там, за деревьями, огонек мелькнул и погас. У кого-то электрический фонарик…
– Они?
– Но какого черта?..
– Вот сейчас и узнаем.
Они уже были в двух шагах от Эйхензее, в привычном Лабрюйеру редком сосновом лесу с островками подлеска. На ветках лежал снег – значит, они могли быть укрытием.
Лабрюйер и Хорь затаились у сосен, что росли слева.
Перед ними было замерзшее озеро, правый берег – песчаный, под снегом, левый – порос камышами. На правом вроде что-то мелькнуло.
И снова раздался хриплый вскрик.
– Да что он, пьяный дурак, в камыши провалился? – удивился Хорь.
– Я тебе как человек пьющий могу сказать, что камыши – еще не самое страшное, – утешил Лабрюйер. – Проснуться на крыше, куда для чего-то вылез через чердачное окно, куда страшнее. Дай-ка глянем, что это за горемыка. Ночь лунная, темное на льду хорошо выделяется…
– Если его ночью сюда занесло – он, наверно, и лыка не вяжет.
– Холодная ванна кого хочешь отрезвит. Но долго там сидеть ни к чему.
– Эй! Ты где? – позвал Хорь.
Человек в камышах захрипел.
– Протяни-ка ему лыжную палку, – сказал Лабрюйер.
Хорь подкатился поближе к камышам и стал тыкать палкой, разводя мертвые длинные листья.
– Ничего себе, одна голова торчит… Так там глубоко, что ли?..
– Только не лезь на лед. Может, и глубоко. Эй, ты, горемыка!
Голова повернулась, рот открылся – но ничего, кроме хрипа, они не услышали.
– Хватайся за палку, дурень, – приказал Лабрюйер.
Голова мотнулась вправо-влево.
– Да ты безрукий, что ли?
– Но-ги… – еле выговорил черный рот по-немецки.
– Ну, что там у тебя с ногами? В иле застряли? Хватайся за палку, выдернем, – по-немецки же ответил Лабрюйер.
– Ко мне… за-пла-чу…
– Так ты у нас богатый господин? Ты как туда попал?
– А вот как он туда попал, – сказал Хорь и на несколько секунд включил фонарик. – Смотри, Леопард…
Сразу они не заметили лежащей поблизости секции забора-штакетника. Примерно половина была на берегу, вторая лежала на льду.
– Да, по этим досточкам он мог идти, пока они не кончились, а потом сделал шаг и провалился… Стой, Хорь! Мне эти досточки что-то не нравятся…
– А что?
– Смотри. Они как будто ползали по льду, чтобы улечься поудобнее. Кто и зачем их сюда приладил? Стой, говорю, а то и тебя вытаскивать придется. Вот ведь треклятый пьянчужка, валандайся тут с ним…
Мысли о том, что можно бросить погибающего в ледяной воде человека, ни Лабрюйеру, ни Хорю в головы не приходило.
– По-мо-ги-те… мне… – совсем внятно произнесла голова.
Достав фонарик, Лабрюйер осветил голову, чтобы оценить обстановку.
Оказалось, попавший в воду человек стар и сед, с широким лицом крупной лепки, на вид – не моложе шестидесяти. Чем-то это лицо было знакомо.
И уже на не озерном льду, как на бескрайнем белом блюде, на манер головы Иоанна Крестителя, увидел Лабрюйер это лицо. А на фоне уступчатого берега, на фоне террас, спускавшихся к лазоревой воде, и даже парусник прилепила к воображаемой картине надежная память.
– Рейтерн! – воскликнул Лабрюйер.
– Но-ги… – ответил Рейтерн и со стоном уронил голову на грудь.
– Как его туда занесло? – удивился Хорь.
– Они… меня… – сказал Рейтерн и вдруг взвыл – так, как, должно быть, воет перед смертью попавший в ловушку зверь.
– Господин Рейтерн! – позвал Хорь. Ответа не было.
– Если он в ледяной воде более десяти минут, то – все… можно заказывать панихиду… Мне рассказывали – это страшная боль… – Лабрюйера даже передернуло.
– А он там уже больше десяти минут, кажется. Леопард, что ты так на него смотришь?
– Совпало… – вдруг сказал Лабрюйер. – Хорь, совпало…
– Что?
– Все… все совпало, все сложилось… это он и есть…
– Кто?
– Рейтерн. Тот Рейтерн, тот, понимаешь? Тот, что девчонок убивал! Теперь я, погоди… Теперь я все понял!.. Вот чем Теодора Рейтерна шантажировали! Отцовскими делами! Он знал – и не мог помешать, болван, скотина! Он сам, сволочь, девчонок добывал – обязательно беленьких, с длинными косами! Герца с Франком за ними посылал! И когда Клява случайно оказался свидетелем – сделал все, чтобы отца выгородить. Сложилось, Хорь!
– А если Эвиденцбюро знало, кто убийца, то откуда знало? Это у тебя тоже сложилось?
– Да, Хорь, да! Вы все смеялись!.. А я же узнал, кто мог рассказать людям из Эвиденцбюро про старого Рейтерна! Или Леман, или та пропавшая гувернантка, Амелия Гольдштейн. Вот что скрывала госпожа Урманцева – то, что Амелия собралась наказать убийцу! Вот почему она, уезжая, уничтожила фотографические карточки! Она догадалась, что мы можем напасть на след Амелии. Пока все складно?
– Складно, Леопард! Но с этим что делать?
Хорь показал на голову Рейтерна.
– А с ним уже все сделано. Не думай о нем. Он свое получил.
– Леопард… меня всего трясет…
– Ничего, ничего… Ты что, впервые покойника видишь?
– Такого – впервые…
– Значит, привыкай! – крикнул Лабрюйер. – Привыкай, черт бы тебя побрал! Ну? Или ищи другое ремесло!
Хорь отвернулся от мертвой головы.
– Они сговорились с сыном Урманцевой, с Аркадием, что ли. Его предупредили, и он подсунул снимки каких-то непонятных женщин. Там, на снимках, Амелия Гольдштейн – брюнетка. На самом деле, значит, – блондинка! Ну? Теперь понимаешь?
Лабрюйер был возбужден беспредельно, однако чутье охотничьего пса и слух, тонкий и острый слух отличного певца, оставались при нем. Он не знал, чутье или слух подсказали, что смертельная опасность рядом. Он просто дернул Хоря за рукав и заставил присесть. Сотую долю секунды спустя раздался выстрел. Пуля вошла в ствол сосны там, где только что была голова Хоря.
– Поздравляю, – прошептал Лабрюйер. – Сами под пули подставились…
– Они следили за нами… свидетели им ни к чему… – ответил Хорь. – Уходим… Черт! Операция срывается!.. Какой я болван!..
– Тихо… Ты не мог знать…
Второй выстрел грянул – пуля ушла в снег совсем близко.