– Нет, не представляю.
– И я тоже. Студентов водили смотреть, вот как оно бывает – одиннадцать пуль, а человек выжил.
Лабрюйеру стало ясно – Ротман не соврал.
Но если человек по фамилии Энгельгардт объявился в Риге с документами на имя шведского подданного – то что бы это значило?
– Потом появись у меня. Нужно разобраться с тем автомобилем.
– На обратной дороге могу заскочить.
Лабрюйер пошел пешком в фотографическое заведение. Узелки не распутывались, а, наоборот, запутывались.
Прежде чем раздеться, Лабрюйер положил на подоконник томик «Монте-Кристо». Повесив пальто, он снова взял книжку и задумался.
– Слушай, Хорь, а не мститель ли в Ригу пожаловал?
– Мститель?
– Боюсь, что даже я, получив ни за что ни про что одиннадцать пуль в грудь, был бы далек от христианского смирения. Этот человек, Энгельгардт, как-то выжил и сумел перебраться в Швецию. Там он, судя по всему, ухитрился разжиться деньгами. И приехал, чтобы покарать доносчика…
– Какого доносчика?
Лабрюйер задумался. Что-то вертелось в голове, высовывалось и пропадало.
– Ну, скорее всего, его арестовали и расстреляли по ложному доносу, – неуверенно сказал он. – И вон он решил наконец расправиться с тем мерзавцем. Или мерзавцами. Кто-то же его осудил на основании ложного доноса. Но пострадал за это племянник нашего Ротмана, а настоящие судьи как-то избежали кары. Думаю, были подкуплены свидетели. А судьи, имея на руках кучу дел такого рода после беспорядков, могли поспешить с выводами.
– Как звали племянника этого Ротмана?
– Фамилия – та же, имя – скорее всего, Фридрих, хотя не исключено, что Франц.
– Ну так по нему нужно сделать запрос, хотя…
Лабрюйер понял – Хорь не уверен, что поиски доносчика и студентов, заседавших в Федеративном комитете на Романовской, имеют отношение к агентуре Эвиденцбюро. Он и сам не был в этом уверен.
– Темнеет, – сказал он. – На сегодня с нас хватит. Иди переодеваться. Представляю, как тебе осточертел весь этот маскарад.
– Когда выловим врагов – сожгу проклятый парик в печке, а блузки подарю госпоже Круминь, – пообещал Хорь. – Для нее это царская роскошь.
Он вспомнил супругу дворника – и опять в голове у Лабрюйера что-то попыталось оформиться в слова. Еще миг – и смогло бы, но Хорь продолжал:
– Вот бы еще придумать, куда юбки девать. Она такое уродство носить не станет.
С тем он и ушел в служебные помещения.
Лабрюйер подошел к окну и уставился на второй этаж «Франкфурта-на-Майне». Там жила Наташа Иртенская. Может, если долго смотреть, в окошке, сквозь летящий наискосок снег, возникнет ее силуэт? И станет понятно, как писать письмо?
– Наташа, я был сегодня в забавном городке… – так можно было бы начать письмо. – А по дороге читал «Графа Монте-Кристо». Наверно, Мерседес была похожа на тебя…
«Да, нам будет о чем поговорить, ведь мы так мало знаем друг друга», – думал Лабрюйер, но написать о себе, как пишет Наташа, он не мог, что-то мешало. Да и не было в жизни событий, которые следовало бы объяснять, кроме, пожалуй, пьянства, но его ведь объяснить невозможно! Просто покатился по наклонной, как говорят образованные люди. Если Бог будет милостив, это не повторится. Но ведь она захочет знать подробности, захочет понять! Может, так и написать: «Наташа, я пил, как сапожник, но это в прошлом, и давай не будем об этом вспоминать никогда»?
Лабрюйер ужаснулся – хорошенькое начало для письма!
Тут возле двери обозначились два силуэта, дверь распахнулась, влетели Вилли и Минни. И заговорили разом, и стали отряхать воротники и шапочки, помогая друг дружке, смеясь и чуть ли не пританцовывая.
– Я фрейлен Каролину позову! – воскликнул Лабрюйер и помчался за Хорем.
Тот уже стоял в мужском образе, готовый штурмовать сугробы и карабкаться через заборы, чтобы вылезть на Романовской.
– Вилли! – сказал Лабрюйер.
Если есть где-либо что-то более смешное, чем мужчина, помогающий другому мужчине стремительно преобразиться в женщину, то Хорь и Лабрюйер об этом не знали. Разве что, может, кто-то из гениев кинематографа до такого додумался.
– Черт знает что… – пробормотал Лабрюйер. – Быстро раздевать женщину приходилось. Одеваю – впервые!
– Грудь ровно торчит? – спросил Хорь. – Проклятый парик! Где шпильки?! Она не дождется и уйдет!
– Я задержу ее!
Лабрюйер выскочил в салон.
– Простите, барышни. Фрейлен Каролина сейчас выйдет. Не угодно ли присесть? Я могу приготовить кофе!
– Мы пришли сказать, что сами нашли итальянку! – ответила Минни. – Если бы на вас понадеялись – то ждали бы до второго пришествия!
– Мы совершенно случайно нашли преподавательницу, которая отлично говорит и поет по-итальянски! – добавила Вилли. – Настоящая итальянка, а как поет! Была замужем за немцем, в Ригу приехала по делам, ей здесь понравилось.
– Это дама! Когда-нибудь и я буду такой дамой, – сказала Минни. – Какие манеры! Я не думала, что у итальянок такие светские манеры.
– Мы в театре познакомились. Она была так рада, что может здесь давать уроки!
– Она замечательная! Она сказала – какое счастье, будет с кем поговорить по-итальянски!
– Мы ей рассказали, как искали итальянцев, она обещала, что теперь будем искать вместе!
– Можно будет даже составить целый кружок любителей итальянского языка!
Девичий щебет Лабрюйера озадачил.
– А не собирается ли эта синьора разбирать с вами оперные партитуры? – осторожно спросил он.
– Конечно, собирается! Она привезла с собой партитуры! Это будет так интересно!
Тут вышел Хорь, и Минни с Вилли кинулись к нему – целовать в щечки и рассказывать про свою итальянку. А Лабрюйер задумался – уж не госпожа ли Крамер решила податься в учительницы?
Эта госпожа исчезла, как сквозь землю провалилась, оставив несколько важных вопросов. Ее поиски живущих в Риге загадочных итальянцев удивительно совпали с предположением о суете итальянских агентов вокруг рижских заводов с их военными заказами.
Тот, кто увез ее из «Северной гостиницы», похоже, не желал, чтобы она встречалась с Лабрюйером. Почему – это так и осталось загадкой. Видимо, боялся, что бывший полицейский инспектор, чего доброго, найдет в Риге потомка кардинала Мазарини…
Нужно ли было в таких обстоятельствах самому искать госпожу Крамер?
Пока Лабрюйер думал, Хорь, в полном восторге от встречи с Вилли, готов был пообещать хоть луну с неба. Лабрюйер прислушался – барышни уже обсуждали совместный поход в театр. Нужно было как-то прекратить эти замыслы.