Эдвард Сноуден. Личное дело - читать онлайн книгу. Автор: Эдвард Сноуден cтр.№ 25

Мы были изгоями, ходячим хромающим «адом», и у нас не было никаких дел, кроме как по полдня сидеть на скамейке, подпирая кирпичную стенку. Из-за травмы нас считали негодными к несению службы, и платой за это было то, что от нас все пятились и мы торчали отдельно от всех. Как будто сержант-инструктор опасался, что мы заразим остальных своей слабостью или мыслями, которые неминуемо приходят в голову, когда сидишь на скамье в одиночестве. Наказание было посильней физической боли, особенно когда нас вдобавок лишили такой маленькой радости, как праздничный фейерверк 4 июля ^[34]. Вместо того чтобы им любоваться, мы в ту ночь были зачислены в «противопожарный патруль» – смотреть, чтобы пустые здания не загорелись.

Мы дежурили в противопожарном патруле по двое в смену, и я, делая вид, что от меня есть какая-то польза, стоял в темноте на костылях рядом со своим напарником. Он был милым, простым, крепким восемнадцатилетним парнем с подозрительной, вероятно, самонанесенной раной. По его собственному мнению, ему ни в коем случае не следовало записываться в армию. Фейерверки гремели где-то поодаль, а он рассказывал, какую совершил ошибку и до какой жуткой степени был одинок, как скучал по родителям и родному дому, по семейной ферме где-то далеко в Аппалачах.

Я сочувствовал ему, хотя что я мог поделать – разве что послать выговориться к капеллану ^[35]. Хотел дать стандартный совет типа «подбери сопли»: мол, «привыкнешь – станет легче». Но тут он навис надо мной всем своим мощным телом и с детской непосредственностью напрямую признался, что уже не раз убегал (в армии это считается преступлением). А потом поинтересовался, расскажу ли я кому-нибудь. Только тут я заметил, что у него с собой мешок для прачечной – он дал понять, что собирается бежать сию же минуту!

Не знаю, как поступают в таких ситуациях – особенно когда был доверительный разговор – поэтому я попытался как-то его урезонить. Я убеждал его, что пускаться в бега – плохая идея, которая кончится ордером на его задержание, и что любой коп в этой стране сцапает его на всю оставшуюся жизнь. Но парнишка только тряс головой. Там, где он живет, – далеко в горах, твердил он, нет никаких копов.

Я сообразил, что он уже принял решение. Он был гораздо подвижней и крупней меня, и если бы он побежал, я бы не смог его догнать. А если бы я попытался его остановить, он переломил бы меня пополам. Все, что я мог сделать в этой ситуации, – это доложить об услышанном. Но сделай я это, сам получил бы взыскание за то, что позволил подобному разговору зайти слишком далеко, не позвал на помощь и не побил парня костылем.

Я был зол. Я заметил, что кричу на него. Почему бы ему не подождать, когда я пойду в нужник, чтобы воспользоваться моментом? Чего ради он поставил меня в такое положение?

Он тихо сказал: «Ты единственный, кто умеет слушать». Произнес это и стал плакать.

Печальнее всего, что случилось в ту ночь, – это то, что я ему поверил. Среди одной четвертой тысячи человек он был одинок. Мы стояли молча, а вдали взрывались и гремели фейерверки. Я вздохнул и сказал: «Мне надо сходить по нужде. Я скоро вернусь». И заковылял прочь, не оглядываясь назад.

Я видел его тогда в последний раз. Мне кажется, я сам понял – там и тогда, что в армии я тоже ненадолго.

Очередное посещение врача послужило тому подтверждением. Доктор, высокий тощий южанин с кривой гримасой, после осмотра и новой порции рентгена сообщил, что мое состояние не позволяет мне тренироваться вместе со своей ротой. Десантирование было следующей стадией наших упражнений, и он сказал: «Сынок, если ты прыгнешь на такие ноги, от них останется пыль».

Я впал в уныние. Если мне не удастся закончить весь базовый цикл подготовок вовремя, то я не проскочу в 18Х, и тогда меня перераспределят согласно нуждам армии. Пошлют куда сочтут нужным: обычным пехотинцем в регулярную армию, механиком, канцелярской крысой, чистильщиком картофеля на кухню или – а это был самый страшный мой кошмар – информационным специалистом в службе технической поддержки армии.

Доктор, должно быть, заметил, как я угнетен, потому что откашлялся и дал мне возможность выбирать: я мог пройти цикл заново и попытать счастья в перераспределении; или же он мог написать заключение, с которым меня бы списали – «принудительное увольнение с военной службы по решению начальства». Это, как он пояснил, особый случай увольнения из армии, ни к славе, ни к позору отношения не имеющий, и он применим только для контрактников, прослуживших менее шести месяцев. Разрыв без выяснений и скандалов, вчистую. И воспользоваться им надо очень быстро.

Я решил принять его предложение – сама идея мне понравилась. В глубине души я даже подумал, что это, может быть, кармическое воздаяние за ту милость, которую я оказал жителю Аппалачских гор, который пустился в бега. Доктор оставил мне время на размышления. Когда через час он вернулся, я принял его предложение.

После этого довольно быстро я был переведен в медсанчасть, где мне сказали, что в силу административного решения я должен подписать заявление о том, что мне намного лучше, а кости совершенно срослись. Потребовалась моя подпись, хотя обставлено все было как обычная формальность – мол, подписал всего несколько бумажек и можно идти.

Я держал бланк заявления в одной руке и ручку в другой, и понимающая улыбка вдруг мелькнула на моем лице. Я распознал «хак»: то, что мне показалось добрым и великодушным предложением заботливого армейского доктора захворавшему новобранцу, на самом деле было одобренным государством способом избежать иска о возмещении вреда здоровью. По правилам военной службы, если бы я получил увольнение по состоянию здоровья, государству пришлось бы оплачивать счета на любые медицинские мероприятия, связанные с вытекавшими из моей травмы последствиями, на все виды лечения и препараты, которые бы потребовались. Увольнение по решению начальника возлагало это бремя на меня, и теперь моя свобода зависела от моей готовности его принять.

Я поставил подпись и в тот же день уехал – на костылях, которые армия разрешала оставить себе.

Точно уже не помню, когда в процессе моего выздоровления я начал думать достаточно ясно. Сперва понемногу убывает физическая боль, потом постепенно отступает депрессия, и, после нескольких недель пробуждений, когда бессмысленным взглядом провожаешь стрелку часов, вдруг исподволь начинаешь сам верить в то, что окружающие постоянно тебе пытаются внушить, – что ты еще молод и у тебя есть будущее. Я сам это почувствовал, когда наконец смог стоять прямо и ходить самостоятельно. И то была одна из мириад безусловных истин, как любовь ко мне моих родных, вещей, которые я раньше принимал как должное.

Когда я сделал свою первую вылазку в садик позади маминой квартирки, то я подумал, что есть еще одна вещь, которую я принимал как должное: мой талант к технике.