Первая сверхдержава. История Российского государства. Александр Благословенный и Николай Незабвенный - читать онлайн книгу. Автор: Борис Акунин cтр.№ 90

Певца национального пессимизма, доморощенного философа Чаадаева совсем как Чацкого записывают в сумасшедшие (опять-таки по приказу царя), но времена уже не александровские, и «искать по свету, где оскорбленному есть чувству уголок» возможности нет. Чаадаеву прописали домашний арест с ежедневными визитами доктора – это первый в отечественной истории опыт карательной психиатрии.

Поэта-самородка и художника Тараса Шевченко, выбившегося своим талантом из крепостных, сдают в солдаты за то, что он писал стихи об Украине и по-украински, а с такими стихами, по мнению шефа жандармов князя Орлова, «в Малороссии могли посеяться и впоследствии укорениться мысли… о возможности Украине существовать в виде отдельного государства». Высочайший вердикт был сослать опасного человека в дальний гарнизон «с запрещением писать и рисовать, и чтобы от него ни под каким видом не могло выходить возмутительных и пасквильных сочинений».

Я называю лишь самые громкие имена, но арест по доносу за недозволенные разговоры, запись в солдаты, бессудная ссылка (в том числе по личному распоряжению императора) были самым обычным делом.

А в 1849 году на волне всевозможных строгостей, призванных оградить Россию от революционной заразы, правительство затеяло большой судебный процесс, какого не бывало со времен декабристов – на сей раз по совершенно пустяковому поводу.

Дома у молодого чиновника Михаила Петрашевского проходили еженедельные собрания, «пятницы», где гости вели разговоры о литературе, философии, новых идеях и прочем. Никакого заговора не существовало и в помине, да при очень пестром и широком круге участников это было бы и невозможно. Но власть по своему обыкновению на всякий случай присматривала за умниками. Некий Иван Липранди, в далеком прошлом декабрист и пушкинский приятель, а ныне сотрудник тайной полиции, чутко улавливая дух времени, подал начальству записку, в которой утверждал, что петрашевцы составляют «всеобъемлющий план общего движения, переворота и разрушения». Даже управляющий Третьим отделением Дубельт в эту чепуху не поверил, но государю обнаруженный «заговор» пришелся очень кстати.

Было арестовано около сорока человек. Никаких действительных преступлений за ними не обнаружилось, и главным пунктом обвинения было публичное чтение письма Белинского или недонесение о распространении подобных сборищ. Военный суд вынес двадцать один (!) смертный приговор. 22 декабря 1849 года осужденных вывели на расстрельный плац и объявили о замене казни на каторгу в самую последнюю минуту. Поручик Николай Григорьев от потрясения лишился рассудка. Остальным, в том числе молодому военному инженеру Федору Достоевскому, изуродовали жизнь.

Казнь петрашевцев. Б.В. Покровский

Дело было окружено таинственностью, повсюду распространялись панические слухи о каком-то чудовищном революционном комплоте. Для этого, собственно, всё и затевалось.

Как известно, репрессивный режим отличается от террористического тем, что первый карает действительных своих противников, а второй – кого придется, для запугивания. В последние годы правления Николая Первого этот фатальный рубеж был преодолен. Общество боялось и вздохнуть. Казалось, спокойствию империи ничто не угрожает.

Огромные усилия, затраты и жертвы, на которые шла империя, чтобы поддерживать статус сверхдержавы, пошли прахом, когда разразилась большая европейская война – первая после сорокалетнего затишья. По сути дела столкнулись две исторические формации, две государственные системы, две хозяйственно-экономические модели, два мобилизационных механизма. Крепнущий капитализм вступил в борьбу с ветшающим абсолютизмом и побил его на территории, где последний считал себя сильнее – на полях сражений. Восточная война (1853–1856), как ее называют в зарубежной историографии, продемонстрировала, что для политического величия одной военной силы в современном мире уже недостаточно.

Но изображать этот конфликт как столкновение прогрессивного мира с архаично-реакционным ни в коем случае нельзя – скорее как схватку крепнущего хищника с дряхлеющим. Обе стороны мотивировали свою воинственность высокими нравственными соображениями: Россия якобы защищала угнетенных турецких христиан, союзники якобы спасали бедную Турцию от иностранной агрессии. Но настоящей причиной был спор за гегемонию, за передел зон влияния.

В середине девятнадцатого века вовсе не Россия являлась лидером по части аннексий и захватов. Ее территориальные приобретения в причерноморском регионе были очень скромны и локальны по сравнению с тем, как развернулась другая сверхдержава – Британия, ведшая непрестанные колониальные войны.

Англичане пытались завоевать Афганистан, военной силой утвердились в Китае, завершили покорение Индии, захватили плацдарм для будущей экспансии в Нигерии, послали войска в Индокитай. Стратегический курс на доминацию во всей Азии, так называемая Большая Игра, требовал контроля и над Турцией, где интересы двух великих держав напрямую сталкивались.

Но в отношениях с турками Лондон действовал умнее Петербурга. Царское правительство угрожало и давило, британцы применяли «мягкую силу». В 1838 году они заключили с Константинополем соглашение о свободной торговле и наводнили Турцию своими товарами. Неконтролируемый импорт окончательно подорвал и без того слабую местную экономику. Османская империя оказалась в полной зависимости от английского капитала, при этом не испытывая к англичанам такой враждебности, как к русским. Более того – Британия стала восприниматься в Стамбуле как защитница от русской угрозы.

Николай был уверен, что англичане с их смешной маленькой армией никогда за оружие не возьмутся и всегда предпочтут договориться миром. Но после азиатских побед в Британии набирала силу «партия войны», требовавшая жесткой линии в отношениях с «жандармом Европы». Лидер этого движения лорд Пальмерстон писал: «Политика и обыкновения российского правительства всегда состояли в том, чтобы увеличивать напор там, где другие державы проявляют безволие или недостаток твердости, но пятиться повсюду, где оно сталкивалось с решительным сопротивлением, дабы подождать следующего удобного случая».

В опасном для России направлении двигалась и Франция, к которой Николай привык относиться с пренебрежением.

Постепенно оправившись от урона, понесенного в Наполеоновских войнах, Франция стремилась вернуть статус великой державы. В тридцатые и сороковые годы она завоевала Алжир и стала засматриваться на Ближний Восток, к которому с другой стороны подбиралась и Россия. В начале пятидесятых годов Франция к тому же еще и провозгласила себя империей.

Ностальгия по былому величию, жажда реванша за 1814 год были очень распространены во французском обществе. Над страной по-прежнему висела тень Наполеона.