Ева - читать онлайн книгу. Автор: Любовь Баринова cтр.№ 19

— Хочешь чаю? — воскликнула Елена Алексеевна, проследив за взглядом Германа, поднялась, отряхнула длинную синюю плиссированною юбку (гармошка на юбке вдохнула и выдохнула). — Я сделаю тебе очень вкусный чай, — улыбнулась сквозь слезы, — я знаю один секрет.

Ушла на кухню. Открыла кран. Герман слышал, как вода, шипя и восторгаясь, соскучившись по движению, ударилась о дно чайника и принялась весело наполнять его. Чиркнула спичка о коробок. Герман почти увидел, как вспыхнул в начинающихся сумерках похожий на цветок из молний газ. Как Елена Алексеевна опустила на этот цветок чайник, смяв и придавив его пляшущие лепестки. Может, спрятаться пока в шкаф или в диван? Или хотя бы за штору?

Елена Алексеевна принесла чай в чашке с васильками. Герман и не знал, что в буфете у бабушки есть такая. Елена Алексеевна протянула чашку и принялась глядеть, как он пьет. Чай был не горячий, но со странным травяным привкусом. Язык Германа сразу стал шершавым. Следующий глоток Герман долго удерживал во рту, стараясь не подавиться. От непонятного волнения он весь вспотел.

На карниз за окном опустилась маленькая юркая птица и принялась клевать насыпанные Евой днем крошки пирога. Елена Алексеевна подошла к окну.

— Это зарянка, Герман. Малиновка. Вообще-то она должна была уже улететь. Хочешь взглянуть?

Герман поставил чашку с невкусным чаем на стул. Сморщившись, сглотнул, спустил ноги на пол. Елена Алексеевна подбежала к нему, подняла и, обхватив за ноги, как маленького, понесла к окну. Герману ничего не оставалось, как обвить руками шею учительницы. Вдохнуть духи с запахом разогретой на солнце розы.

Елена Алексеевна поставила Германа на широкий подоконник. С ее помощью он опустился на колени. Птица продолжала клевать крошки. Герман скользнул взглядом поверх нее на заснеженные и заиндевелые деревья двора, крыши, антенны, провода, снова вернулся к птице.

— Должна была улететь на зимовку, но почему-то задержалась, — повторила Елена Алексеевна. — Эта птичка сама по себе, одиночка. При этом легко приручается. Может, вылетела у кого из окна?

Птичка была маленькая, большеглазая и любопытная. Казалось, она только что сильно покраснела от смущения, залилась оранжевой краской ото лба до груди. Будто смутилась оттого, что на нее внимательно глядели из-за окна две пары глаз. Растерянной молодой женщины и мальчика, чья судьба окончательно завязывалась в гордиев узел.

Когда осенние каникулы закончились, выяснилось, что работа внутренних механизмов Германа пришла в зависимость от Евы. Когда она была рядом, все работало отлично. Однако едва Ева исчезала, как в груди начинало что-то хрипеть, свистеть, лицо Германа бледнело, синело. Если сестра не появлялась, он грохался в обморок. Раза два бабушка вызывала скорую. Но пока врачи ехали, являлась Ева, и все симптомы исчезали как по волшебству. Бабушка разрешила Еве пока не ходить в школу. Обрадовавшись нежданным каникулам, Ева перебралась в комнату Германа. Перетащила свои книжки, альбомы, платья. Рисовала, сидя на подоконнике, или разучивала на отмытом до скрипа полу танцевальные движения — бабушка записала ее в кружок, а еще в музыкальную и художественную школы. Визиты туда пока тоже пришлось отложить.

Снова, как когда-то в гарнизоне, брат и сестра не расставались. Ели, играли, засыпали вместе, обнявшись. Впрочем, когда Герман утром просыпался, Ева всегда спала на раскладушке, которую бабушка временно для нее поставила. Спать в одной кровати, вместе мыться бабушка им не разрешала:

— У вас в головах все с ног на голову. Брат и сестра, мальчик и девочка — это не одно и то же, зарубите себе на носу. Вам нельзя показываться друг другу в одних трусах и уж тем более без них.

Герману и Еве всё это было смешно, потому что они давно знали, как каждый выглядит голым. То, что они устроены немного по-разному, они, конечно, давно рассмотрели, обсудили, ни к каким выводам по этому поводу не пришли, а просто приняли этот факт как есть.

Подушечки пальцев Германа стянуты клеем БФ-6. Будто медсестра стиснула каждый из них, чтобы взять кровь, или мучитель зажал каждую подушечку прищепкой. Перед тем как зайти на почту, Герман нанес клей на подушечки пальцев в несколько слоев. Чтобы не оставить отпечатков на письме. Подождал, пока образуется пленка. Сейчас он стоит в очереди, а письмо жжет ногу через засаленную подкладку в кармане.

Очередь движется медленно. В воздухе пахнет сургучом, бумагой, пылью и вспотевшими гражданами. На улице минус три, а тут жара за двадцать. Сотрудница почты, средних лет женщина с усталыми, круглыми, как у птицы, глазами, с жарким румянцем на щеках, явно выполняет норматив на самое медленное обслуживание, изо всех сил пытаясь не выйти за установленные временные границы. Неспешно мотает бечевку на пухлой бандероли, не обращая внимания на гул недовольной очереди. Под красным лаком — потемневшие от грязи полулуния ногтей. Сотрудница то и дело, будто в задумчивости, прикрывает глаза и держит их закрытыми странно долго, намного дольше, чем требуют приличия и должностные обязанности. Мысли ее заняты явно не почтовыми заботами.

В аркообразные окна почты виден фрагмент незнакомого города — трехэтажные желтые дома, перекресток, светофор, зависший на красном, черная графика кленов. Герман в ста километрах от Москвы. Уехать дальше он не рискнул. В Москве в пустой квартире Ариша сидит на полу и собирает лего, а Ломакины возвращаются к старым привычкам, тайком друг от друга испытывают радость от хорошо прожаренного куска мяса или глотка виски, ненадолго, на несколько секунд, вдыхают воздух так, будто ничего не произошло.

Герман протягивает письмо:

— Заказное.

Сотрудница с птичьими глазами, зевнув, взвешивает письмо Германа. С розовым носочком в белый горошек внутри. С фальшивым адресом отправителя.

— С уведомлением? — спрашивает она.

— Нет, простое.

Получив от Германа деньги, она штампует конверт и равнодушно бросает его на стопку других.

Бессонница не похожа на изнанку, как виделось Еве. В детстве, когда Герман не мог заснуть и будил сестру, та недовольно говорила, что если он не будет спать, то попадет по ту сторону мира и увидит его с изнанки. И тебе не понравится с той стороны. Как-то для подтверждения своих слов она включила торшер, сняла со стены гобелен с рекой и мостом, которые Герману очень нравились, и показала, как тот выглядит с обратной стороны — хаос, взаимная агрессия ниток и никакого рисунка. Затем она тут же уснула, а Герман до утра мучительно думал о несоответствии красоты и ее обратной стороны.

Но Ева не знала, что такое бессонница. Всегда засыпала мгновенно. А если в ее жизни случались неприятности, то спала еще дольше. Засыпала в любом месте, в любой час дня, сворачивалась, как кошка, и засыпала. Даже от избытка радости могла заснуть.

Так вот, бессонница не похожа на изнанку, бессонница — это будто ты постепенно исчезаешь. По частям или сразу весь. Боишься выставить ногу из машины, потому что стоит поставить ботинок на асфальт, как нога провалится и исчезнет. Когда страшно дотронуться до панели машины по той же причине — ладонь пройдет сквозь черную пластмассу и растворится где-то за ней. Воздух при бессоннице подернут неверной зыбью. Люди и собаки выглядят оборотнями, упрощенными копиями самих себя. Здания подрагивают — еще чуть-чуть, и город рассыплется или растворится. И что тогда? Герману всегда представлялось, что останется пустыня, пустота, а еще машинно-котельная комната, моторная, пахнущая прогорклым маслом, которая и «продуцирует» весь этот мир.