Хранительница книг из Аушвица - читать онлайн книгу. Автор: Антонио Итурбе cтр.№ 96

Пользуясь отсутствием Лихтенштерна и тем, что до отбоя еще остается время, она, одну за другой, вынимает все книги своей библиотеки.

Прошло уже много дней с тех пор, как она последний раз открывала атлас, и теперь ее охватывает огромное наслаждение от того, что она вновь ведет пальцем по извилистым очертаниям континентов, от подъема и спуска с горных массивов, от тихого нашептывания названий городов: Лондон, Монтевидео, Оттава, Лиссабон, Пекин... Произнося их, она как будто вновь слышит голос отца — это он произносил эти имена, раскручивая глобус. Достает она и пожелтевший экземпляр «Графа Монте-Кристо», книгу хоть и написанную по-французски, но секреты которой она смогла узнать благодаря Марке - те. Дита несколько раз громко произносит имя Эдмона Дантеса, стараясь добиться правильного французского произношения, пока наконец не остается довольна результатом. Пришел момент покинуть замок Иф.

Вынимает она и Г. Дж. Уэллса, ее личного учителя истории в последние месяцы. А также русскую грамматику, книгу Зигмунда Фрейда и трактат по геометрии. И даже русскую книжку без обложки, чьи кириллические секреты ей так и не удалось разгадать. И с превеликой осторожностью она достает, наконец, из тайника последнюю книгу — рассыпающийся томик «Похождений бравого солдата Швейка». И не может не поддаться искушению и не прочитать пару абзацев, чтобы убедиться в том, что плут и пройдоха Швейк все еще там, никуда не делся, сидит где-то между страницами книжки. Ну да, вот он, как всегда, в полной готовности, чтобы успокоить поручика Лукаша после его очередного усаживания в лужу.

— Да ведь от порции бульона, который ты принес мне из полковой кухни, осталось не больше половины!

— Верно, господин поручик. Дело в том, что бульон был настолько горячим, что испарился по дороге.

— Бульон наверняка испарился в твоем желудке, бесстыжий обжора!

— Господин поручик, уверяю вас, что это произошло вследствие естественного испарения, такое бывает; вот случилось раз погонщику мулов, который возил товары в Карловы Вары, везти кувшины с горячим вином...

Прочь с глаз моих, скотина! ^[19]

Она прижимает к груди эту стопку печатной бумаги, словно лучшего друга.

А потом, очень осторожно, принимается подклеивать отслаивающиеся корешки. И протирает чистой, смоченной собственной слюной тряпочкой слегка испачканные землей обложки. Без сомнения, книжкины раны и болячки Дита лечит в самый последний раз. И вот когда она уже больше ничем не может им помочь, берется разглаживать кем- то и когда-то загнутые страницы, еще и еще раз проводя по ним рукой. Даже не разглаживает, а ласкает.

Разложенные в ряд книги образуют совсем небольшую шеренгу — скромный парад ветеранов. Но в эти месяцы им удалось немалое: сотни детей познакомились с географией земного шара, приблизились к истории и учились математике. А еще они погружались в перипетии художественного вымысла, и их собственные жизни во много раз умножились под воздействием других судеб. Не так уж плохо для жалкой кучки старых томов.

Июль 1944 года

Вот уже закрыты и мастерские, и блок 31. Мать Диты участвует или же, скорее, присутствует при разговоре, участницами которого являются женщины, а модератором — пани Турновская. Сама Дита сидит, прислонившись к задней стене барака. Столько народу вокруг, что найти себе место, куда бы опереться спиной, — задача не из легких. Появляется Маргит, Дита чуть двигается, и та устраивается рядом с подругой на краешке одеяла. Видно, что она довольно сильно волнуется и нервно покусывает нижнюю губу.

— Ты на самом деле думаешь, что нас увезут в другое место?

— Ну, в этом-то ты можешь ни капли не сомневаться. Хотелось бы только надеяться, что перемещение в другое место не окажется перемещением на тот свет.

Маргит беспокойно заерзала рядом с Дитой. Они берутся за руки.

— Мне страшно, Дитинка.

— Нам всем страшно.

— Ну нет, ты — другое дело, ты такая спокойная. Даже шутишь над этим перемещением. Мне бы тоже очень хотелось быть такой же храброй, как ты, но я боюсь. Меня всю трясет от страха. На улице жара, а я мерзну.

— Как-то раз, когда у меня здорово тряслись ноги, Фреди Хирш сказал мне, что по- настоящему храбрыми бывают только те, кто боится.

— Да как же это может быть?

— А так: нужно быть очень храбрым, чтобы, когда страшно, все равно двигаться вперед. А если тебе не страшно, так какая разница — сделаешь ты одно или другое, в чем тогда заслуга?

— Я видела пана Хирша несколько раз, когда он проходил по лагерштрассе. Он был таким красавцем! Хотелось бы мне быть с ним знакомой.

— Ну, свести с ним знакомство было не так-то легко. Он почти все время сидел в своей комнате. Да, по пятницам он проводил беседы, устраивал спортивные мероприятия, когда возникала какая-то проблема — появлялся и решал ее, со всеми всегда был очень любезен... Но вскоре снова уходил в свою комнату. Как будто хотел ото всех отгородиться.

— Как ты думаешь, он был счастлив?

Дита поворачивается лицом к подруге и недоуменно смотрит на нее.

— Ну и вопросы у тебя, Маргит! Да кто же может это знать? Не знаю... но мне кажется, что да. Ему было нелегко, конечно, но ему нравились разные вызовы. И он никогда не отступал и не сдавался.

— Ты им восхищалась, правда?

— Ну а как можно не восхищаться человеком, который научил тебя быть храброй?!

— Но... — Маргит осторожно подбирает слова, потому что знает, что сейчас скажет нечто такое, что может быть неприятным, — ведь в последний момент Хирш на самом деле отступил, до конца не пошел.

Дита глубоко вздыхает.

— Я много раз думала о его смерти. Мне говорили то одно, то другое. Но мне кажется, что чего-то в этой истории все же не хватает, есть в ней что-то странное, что никак не встает на место. Чтобы Хирш, да сдался? Не-е-е-ет...

— Но ведь регистратор Розенберг видел своими глазами, как он умирал...

— Нуда...

— С другой стороны, мне приходилось слышать, что полностью доверять Розенбергу тоже не стоит...

— Да уж, столько всего говорят... Но я думаю, что тем вечером, 8 марта, что-то случилось. Что-то такое, что изменило все. Плохо то, что его самого об этом уже не спросишь.

Дита умолкает, и Маргит несколько секунд тоже ничего не говорит.

— И что же с нами теперь будет, Дитинка?

— Этого никто не знает. Так что можно даже не особенно беспокоиться. Мы с тобой все равно сделать ничего не сможем. А если кто-то решит устроить восстание, так мы об этом всяко узнаем.

— Думаешь, будет мятеж?