Хранительница книг из Аушвица - читать онлайн книгу. Автор: Антонио Итурбе cтр.№ 82

Полностью раскованный, Пестек опережает своего спутника на несколько шагов. Подходит к караульным и, словно находясь среди своих друзей-приятелей, которым собирается сделать некое признание, понизив голос, сообщает, что имеет намерение проводить только что прибывшего по переводу в концлагерь офицера на экскурсию в публичный дом на территории Аушвица I.

Едва лишь караульные успевают сообщнически ухмыльнуться, как лейтенант, прямой, словно палку проглотил, уже проходит мимо, и они берут под козырек, в то время как фальшивый офицер лениво кивает в ответ на приветствие. Пестек догоняет своего старшего, и оба исчезают в ночной тьме. Караульные думают, как же им повезло. И им действительно везет.

Они направляются на железнодорожную станцию Освенцим. Там они сядут на прибывающий через несколько минут поезд до Кракова. Если все будет хорошо, в Кракове они сядут на другой поезд и поедут в Прагу. Шагают они молча, стараясь, чтобы их шаги не выглядели поспешными. Свобода колет спину Ледерера, хотя возможно, что это офицерская форма или просто страх. Пестек шагает более расслабленно, даже насвистывает. Он уверен в том, что все будет хорошо. Их никто не схватит, потому что он очень хорошо знает, как думают эсэсовцы. Менее четверти часа назад он был одним из них.

Утренняя поверка нескончаема, как никогда. Когда она все же подходит к концу, слышатся свистки и крики на немецком. Появляется эсэсовец, который отдает приказ начать перекличку с самого начала. Многие чешские евреи владеют немецким, так что по бараку проносится обреченный вздох. Еще один час на ногах... Что случилось, они не знают, но точно что-то случилось — охранники явно нервничают. Одно и то же слово передается сквозь зубы от ряда к ряду: побег.

Сегодня утром в бараке 31 как-то особенно громко, громоподобно звучит «Жаворонок». Ави Офир с обычной живостью дирижирует хором, и дети самых разных возрастов с удовольствием отдаются песне, которая уже успела стать гимном блока 31. Дита тоже начинает подпевать. Музыка создает вибрацию, которая охватывает все вокруг. Глотки практически 360 детей блока одновременно издают звуки, сливающиеся в единый голос с множеством оттенков.

Когда песня заканчивается, Лихтенштерн объявляет, что приближается Пасхальный Седер ^[16] и что администрация детского блока работает над тем, чтобы праздничный ужин превратился в грандиозное событие. Дети хлопают в ладоши, кое-кто от избытка чувств свистит. Прошел слух, что старший по блоку вот уже несколько дней предпринимает всевозможные усилия, чтобы раздобыть на черном рынке необходимые для праздничного стола ингредиенты. Эти новости с каждым днем обрастают все большими подробностями и всех обволакивают, заключая в некий пузырь нормальности. Но есть и еще одна новость, которая проносится со скоростью, не меньшей чем скорость света, о которой рассказывал учитель Ота Келлер: новость о побеге из лагеря узника по фамилии Ледерер. Именно это событие послужило причиной двойной утренней поверки, а также приказа остричь всех узников без разбора. Капо визгливо выкрикивают слово «гигиена», но она тут ни при чем, все дело в ярости. Выстроились многочасовые очереди к грекам- цирюльникам с ржавыми ножницами в руках, которыми в довоенной жизни если что-то и резали, так шпик на ломтики. От пышной гривы Диты остаются жалкие четыре волосины.

Ну и ладно.

Немцы особенно раздражены этим побегом, поскольку, как говорят, Ледереру удалось бежать благодаря содействию одного из эсэсовских охранников, который тоже пустился в бега, то есть стал дезертиром. А ничто не может вызвать у них большую ярость. Они с ног сбились — но найти в нужной степени колючую и шершавую веревку, чтобы повесить дезертира, не могут. Маргит сказала подруге, что это тот самый охранник, который встречался с Рене, но девушка ничего не рассказывает. Ни о нем, ни о чем другом — молчит как рыба.

И на данный момент, слава тебе, господи, их еще не поймали.

Судьба есть судьба. Дита шагает по лагерштрассе, внимательно приглядываясь и прислушиваясь, чтобы вовремя заметить Менгеле. Но навстречу ей идет не кто иной, как занимающий высокий пост заключенный, которого ей приходилось видеть по другую сторону ограды их зоны. У Диты уже мозги иссохли: которую неделю она думает, прикидывает, изобретает способ, как бы ей с ним увидеться, и вот он идет ей навстречу, один, засунув руки в карманы. Брюки на нем как будто предназначены для верховой езды, как будто он капо. Но это регистратор карантинного лагеря Руди Розенберг...

— Прошу прощения...

Руди замедляет шаг, но не останавливается. Он обдумывает свой план и полностью в него погружен. Пути назад доя него уже нет. Зуд побега стал невыносимым. Ему необходимо выйти отсюда — живым или мертвым. Больше ждать он не может. День уже назначен, и все приготовления завершены — ни одного дела, которое нужно было бы доделать. Жребий будет вот-вот брошен, и он не может позволить себе ни на что отвлекаться.

— Чего ты хочешь? — с явной неохотой отзывается он. — У меня нет для тебя ничего съестного.

— Речь не об этом. Я работала в блоке 31, помогала Фреди Хиршу.

Розенберг кивает, но не останавливается, и Дите приходится все время убыстрять шаг, чтобы не отставать.

— Я знала его...

— Не обольщайся, никто не знал этого человека. Он никого не подпускал к себе.

— Но он был отважным. Может, он сказал вам что-то, что объясняет, почему он покончил с собой?

Розенберг на секунду останавливается и устало смотрит на нее.

— Он был человеком. Вы верили, что он — библейский патриарх, Голем из еврейской легенды или кто-то в этом роде. — И он тяжко, презрительно вздыхает. — Он сам создал себе этот нимб героя. Но не было в нем ничего особенного. Я видел его. Это был обычный человек, как и любой другой. Просто на большее его не хватило. Подвел, сломался, как мог бы сломаться кто угодно. Неужели это так трудно понять? Забудь ты о нем. Его время кончилось. Думай лучше теперь о том, как выйти отсюда живой.

Руди, явно раздосадованный, считает разговор оконченным и намеревается уйти. Дита обдумывает его слова. Думает и о его враждебном тоне. Конечно, Хирш был человеком, имел свои слабости, уж ей ли об этом не знать. Он никогда не говорил, что ему не страшно: страшно ему, несомненно, было. А еще он говорил, что страх нужно проглатывать. Розенберг — тот, кто знает многое, и он дал ей разумный совет: думай только о себе. Но Дита не хочет быть разумной.

Апрель принес с собой тепло, кусачие зимние холода постепенно отступили. Дожди превратили лагерштрассе в сплошную слякоть с вереницей луж, а высокая влажность повлекла за собой увеличение числа простудных заболеваний. Тележка, которая каждое утро собирает покойников, умерших за прошедшие сутки, пересекает зону из конца в конец, до верху нагруженная телами людей, у которых сдали легкие. Собирает свою жатву и холера, и даже тиф. Нет внезапной и всеохватной смертности, как при эпидемии, однако капель смерти — приоткрытый кран, не иссякающий ни на один день в огромных бараках, настоящем рае для всевозможных бактерий.