– У тебя на груди ведь нет клейма в виде алой буквы «А», – пошутила она.
– Что-что?
– Ничего, – сжав губы, тихо сказала Элли, – я буду с тобой есть.
Кэти одарила ее быстрым благодарным взглядом:
– Знаю.
Некоторое время они шли молча, иногда Элли натыкалась на камешки на дороге. Наконец она повернулась к Кэти:
– Хочу кое о чем тебя спросить, но ты наверняка рассердишься. Как это получается, что перед всем собранием ты готова признать рождение ребенка, но не можешь сделать того же самого для меня?
– Потому что от меня этого ждут, – просто ответила Кэти.
– Я тоже жду этого от тебя.
Кэти покачала головой:
– Если бы ко мне пришел дьякон и сказал, что хочет, чтобы я покаялась в том, что купалась нагишом в пруду, я соглашусь, даже если не делала этого.
– Как это?! – возмутилась Элли. – Почему ты позволяешь им давить на тебя?
– А они не давят. Я могу встать и сказать, что это не я купалась нагишом, что у меня есть родинка на бедре, которую вы не видели, но я этого не сделаю. Ты видела, как это у нас бывает: о грехе говорить более стыдно, чем просто покаяться.
– Но вы позволяете системе подмять вас под себя.
– Нет, – объяснила Кэти. – Мы просто позволяем системе работать. Я не хочу быть правой, или сильной, или первой. Я лишь хочу снова стать их частью как можно быстрее. – Она смущенно улыбнулась. – Я знаю, это трудно понять.
Элли заставила себя вспомнить, что амишская система правосудия отличается от американской системы, но обе довольно успешно сосуществовали сотни лет.
– Я все понимаю, – сказала она. – Просто ваш мир какой-то нереальный.
– Может быть. – Кэти отошла дальше на обочину, заметив сзади автомобиль, из окна которого наполовину высовывался турист, пытавшийся сфотографировать ее. – Но я в нем живу.
Кэти в тревоге стояла в конце переулка с фонариком в руке. Она и раньше рисковала, в особенности когда был замешан Адам, но это была авантюра всей жизни. Если кто-нибудь заметит ее с этим Englischer, она наверняка попадет в беду. Но Адам уезжает, и она не может отпустить его, не дав этой возможности.
В конечном итоге Адам не поехал в Новый Орлеан на поиски привидений. Он перевел грант в совершенно другое место – Шотландию – и реорганизовал свои планы, чтобы уехать в ноябре. Если Джейкоб и заметил что-то странное, то это было щедрое предложение от Адама остаться в той же квартире, несмотря на изменившиеся обстоятельства. Джейкоб был очень благодарен другу, ведь ему не придется переезжать, и не обращал внимания на другие мометы. Например, на то, с какой легкостью общалась сестра с соседом по комнате, или на то, как Адам иногда придерживал ее за спину, когда они шли по кампусу, или на то, что все эти месяцы Адам не встречался ни с одной девушкой.
Подъехала машина, притормаживая у каждой подъездной дорожки. Кэти хотела помахать рукой, чтобы привлечь внимание Адама, но вместо этого осталась в тени кустов и вышла на свет фар только, когда он подъехал ближе. Адам заглушил двигатель и, выйдя из машины, стал молча рассматривать одежду Кэти. Подойдя к ней, он дотронулся до жесткой органди ее каппа, потом осторожно нажал подушечкой большого пальца на булавку, скалывающую платье у шеи. Она вдруг почувствовала себя глупо в одежде «простых», он ведь привык, что она носит джинсы и свитера.
– Ты, наверное, замерзла, – прошептал он.
– Не очень, – покачала головой Кэти.
Он начал снимать пальто, чтобы накинуть на нее, но она отстранилась. С минуту они молчали. Адам смотрел поверх головы Кэти на неясный серебристый край силосной башни, вырисовывающийся на безоблачном небе.
– Я мог бы уйти, – мягко произнес он. – Я мог бы уйти, и мы могли бы притвориться, что я никогда сюда не приезжал.
В ответ Кэти взяла его руку. Приподняв ее, она разглядывала длинные тонкие пальцы, гладила мягкую ладонь. Эта рука никогда не держала вожжи и не таскала фураж. Она поднесла его руку к губам и поцеловала:
– Нет. Я так долго тебя ждала.
Она не вкладывала в эти слова того пафоса, с каким их произнесла бы американка, да еще надула бы губки и топнула ножкой. Слова Кэти были точными, сдержанными, искренними. Адам сжал ее руку, позволив отвести себя в мир, в котором она выросла.
Сара смотрела, как дочь режет овощи для ужина, а потом принялась накрывать на стол. Сегодня и еще много вечеров Кэти не сможет сидеть за этим столом – это было частью соблюдения правил остракизма. В течение следующих шести недель Саре придется жить обособленно от дочери в одном и том же доме: делать вид, что Кэти больше не составляет значительную часть ее жизни, отказаться от совместных молитв, ограничить разговоры с ней. Это было все равно что потерять ребенка. Снова.
Сара нахмурилась, глядя на свою столовую – один длинный стол с двумя скамьями с каждой стороны. Поскольку она не могла больше иметь детей, потребности в большом столе не было. Она перевела взгляд на спину Кэти, мучительно напряженную, словно дочь старалась, чтобы мать не заметила ее страданий.
Сара пошла в гостиную и убрала газовую лампу с карточного стола, который иногда ставили для игры в «джин рамми», если приезжали ее кузины. Она перетащила столик за ножки на кухню и поставила столы так, чтобы между ними осталось не больше дюйма. Потом достала из ящика комода длинную белую скатерть и расстелила ее на двух столах. И если не присматриваться, можно было подумать, что это один большой прямоугольник.
– Вот так, – сказала Сара, разглаживая скатерть и передвигая столовый прибор Кэти с обычного места на карточный столик; поколебавшись, Сара передвинула собственный прибор к краю большого стола, поближе к Кэти. – Вот так, – повторила она, продолжая трудиться рядом с дочерью.
Одной из обязанностей Элли было приносить Наггету зерно и воду. Эта лошадь с массивным крупом поначалу пугала ее, но постепенно они привыкли друг к другу.
– Привет, лошадка, – сказала Элли, протискиваясь в стойло с ведром душистого зерна; Наггет заржал и забил копытом, ожидая, когда Элли отойдет, чтобы он мог приняться за дело. – Я тебя понимаю, – пробормотала она, глядя на тяжелую голову, склонившуюся к душистому медовому овсу. – Твоя еда, пожалуй, лучшее, что здесь есть.
Она уже знала, как хорошо амиши заботятся о своих ездовых лошадях, ведь если лошадь выходит из строя, ее нельзя отправить на станцию техобслуживания. Даже Аарон, чей спокойный стоицизм иногда заставал Элли врасплох, был с Наггетом ласковым и терпеливым. Очевидно, он слыл знатоком лошадей, поэтому время от времени соседи просили его поехать с ними на лошадиный аукцион, проводимый в понедельник днем.
Элли осторожно протянула руку – она все еще немного опасалась, что эти большие квадратные желтые зубы сомкнутся на ее руке и не отпустят, – и погладила лошадь по боку. Он пах пылью и травой – чистый мучной запах. Наггет стал прядать ушами и фыркать, а потом попытался засунуть морду ей под мышку. Удивившись, Элли рассмеялась и потрепала его по голове как домашнюю собаку.