Вздыбленная Русь - читать онлайн книгу. Автор: Борис Тумасов cтр.№ 69

— Уезжаю завтра, Катеринушка, Василий бранится.

Из Пафнутьева монастыря, что в трёх верстах от Боровска, приплёлся в Москву инок. Был он не стар, но усталый и в изодранной одежде. Дню начало, и на улицах малолюдно. Через открытые Боровицкие ворота вошёл в Кремль, осмотрелся: соборы с куполами золочёными и крестами на солнце играют; дворцы с переходами, крылечками высокими, крыши шатровые и луковицами, оконца разноцветными стекольцами переливают.

Сел инок на ступени патриарших палат, дождался выхода Гермогена, на колени повалился и рассказал, как подступил к Боровску, что на Протве-реке, гетман Сапега. Боровск — городок небольшой, острог деревянный, малый посад, стрельцов с полсотни. Не выстоял воевода. Гетман Боровск пожёг, взял монастырь приступом, а люд и монахов, за то что сопротивлялись, смерти предал. Он же, инок, за поленницей дров отсиделся, а когда ляхи и литва затеяли своё бесовское гульбище, выбрался из монастыря и в Москву подался.

С пасмурным ликом слушал Гермоген инока, а едва тот смолк, прошептал:

— Упокой, Господи, их души. — Перекрестился, положил руку иноку на плечо: — Отправляйся, инок, к люду и поведай, с чем явились на Русь иноземцы. Да будет проклято имя самозванца, ибо он навёл на нашу землю ляхов и литву! Вот к чему довела крамола. Когда гнев переполнит людские сердца, поднимется народ, — что остановит его? А боярам, какие руку короля Жигмунда держат, надо всё в науку взять.

Привиделся Верёвкину сон: луг, изба родительская. На пригорке церквушка деревянная, шатровая, домик дьячка, обучавшего Матвея и не единожды сёкшего его.

За лугом река, берега ивами поросли. Низко опустились ветки, полощут листья в прозрачной воде. По лугу идёт мать. Она совсем рядом и говорит:

«Ступай, Матвеюшка, ступай, и будет тебе удача».

Проговорила и исчезла. Смотрит Верёвкин, а за рекой город каменный и стены высокие...

Пробудился. Голос матери ясно слышится. Куда посылала она его? Сел, свесив ноги. За прозрачной слюдой оконца темень. Пропели первые петухи, перекликнулись казачьи сторожа, и сызнова тишина. Снова улёгся Матвей, попытался уснуть, но слова матери покоя не дают: что за знак в них?

Из-за тучи вынырнула луна, заглянула серебряным светом в опочивальню. Вспомнилось, как мать, качая зыбку с меньшим, напевала тихонько:

Утром, едва пробудился, покликал Заруцкого.

— Повидал я, боярин, сон дивный, матушку мою, царицу, страдалицу. Её, несчастную, Годунов в монастырь отправил...

Слушает Заруцкий, а сам думает: ловко врёт и царицу приплёл.

А самозванец продолжает:

— Так вот, матушка и сказывает: «Ступай, Димитрий, сынок...»

— Уж не посылала ль тебя, государь, царица Марья на Москву? К чему нам в Калуге порты протирать, когда князь Трубецкой и атаман Беззубцев в двух переходах от Кремля.

Матвей Верёвкин с Заруцким согласен, место царя Димитрия не в Калуге.

— Такоже и я мыслю, боярин. Вели твоим донцам и татарам выступать. Сядем и мы в сёдла...

На Троицу Лжедимитрий всем двором перебрался в Коломну. Марина с наследником и гофмейстериной нашла приют в доме воеводы, а самозванец поселился в монастыре. Отсюда повёл он полки к селу Коломенскому, но был отбит стрельцами.

Мнишек — порождение своего века, века насилия и авантюр, лжецарей и лжецариц, голода и мора, разбоев и народных бунтов, всех пороков человеческих.

На короткий срок отвела судьба Марине роль московской царицы, а потом долгих восемь лет горьких скитаний и манящих надежд, страданий и жестокого крушения.

Злой рок преследовал Мнишек, не пощадив и тех, с кем связывала она свою жизнь. Убили первого самозванца, и пеплом его праха выпалила пушка московского Кремля; настанет час, и смерть коварно подстережёт второго самозванца; у Серпуховских ворот Москвы посадят на кол верного спутника Марины атамана Заруцкого; казнят «малолетнего сына воровской девки Маринки, ворёнка Ивана»; познаётся с палачом и гофмейстерина Аделина... Но тому всё впереди...

Из Коломны, таясь ото всех, решилась Мнишек отписать Сигизмунду, какие мытарства претерпевает, слёзно молила вспомнить, как поддалась настояниям папского нунция Рангони и, благословляемая королём, согласилась на брак с Димитрием.

Умоляла Мнишек Сигизмунда не забыть свою верноподданную и не чинить зла царю Димитрию, помочь ему вернуть родительский престол, вероломно захваченный Шуйским, а уж он, Димитрий, королевской милости не забудет...

Поставив точку, Марина намерилась подписаться московской царицей, но раздумала, дабы не вызвать неудовольствия Сигизмунда. Подавив тщеславие, вывела:

«Преклоняю колена перед вашим королевским величеством. Верная вам Марина».

Мнишек почти убеждена, король оставит её письмо без ответа, но ворохнулась жалкая мысль: может быть, она разжалобит Сигизмунда и он согласится получить Смоленск из рук самих московитов, как и было ему обещано Димитрием?

Гофмейстерина внесла ребёнка, положила на покрытую медвежьей шкурой широкую лавку.

— Кохана Аделина, — Марина отошла от налоя, — мне кажется, ты любишь царевича больше, чем я, его мать. — Она отвернула угол одеяла, прошептала: — Езус Мария, услышь мою молитву, обрати разум круля во благо младенца Ивана.

— Моя госпожа, — сказала гофмейстерина, — я увезу вашего сына из этой варварской страны в Сандомир, к вашему отцу, воеводе Юрию.

Мнишек отрицательно повертела головой:

— Нет, Аделина, Иван останется в Московии, он — царевич этой земли. И что скажут паны и атаманы? Значит, царь Димитрий не верит в возвращение престола! Але зачем мы с ним?

— Ах, моя госпожа, у царя Димитрия много врагов. И наш круль от него отказался.

— Но Сигизмунд не имеет успеха под Смоленском. Круль может получить этот город из рук Димитрия.

— У круля великий гонор, и он, разумею, уже мнит себя в Москве.

Марина вздохнула:

— Чем отплачу я тебе, Аделина, за твою верность?

Гофмейстерина гордо вскинула голову:

— Разве злотые держат меня здесь, моя госпожа?

— Прости за обиду, ясновельможная пани Аделина, — Мнишек коснулась пальцами руки гофмейстерины. — Святая Мария видит, нет никого у меня ближе, чем ты. — Большие глаза Мнишек налились слезами. — Надеждами живу, и сбыться ли им? Однако не отступлюсь! — Улыбнулась горько: — Помнишь слова древних латинян: «Пока живу, надеюсь».

Гофмейстерина покачала головой:

— Московиты — загадочный народ, моя госпожа: сегодня они лобзают твою руку, завтра казнят люто.

— Я ль не изведала сего? Елеем поливал моё сердце Шуйский, славословил меня, царицу, бояре бородами пыль с моего престола сметали, целовали край платья, а вскоре подняли на меня ножи.