— О, ахи. Пусть Аллах будет с твоим народом, пусть он поможет в вашей борьбе. Мы сами боролись с врагом. Но не знали о том, что мы не одни. Скажи, а горы… они большие?
— Да, ахи, большие. Они настолько велики, что, видя их человек, видит, что он — лишь песчинка на ладони Аллаха…
— О, брат! — воскликнул обрадованный Ихван — клянусь Аллахом, я покажу тебе те горы, в которых я вырос, и они станут тебе домом, пока ты не сможешь вернуться к себе домой
— А они большие?
— Да, ахи. Они большие. Такие же, как твои…
Порт Дубай — представлял собой длинную полосу вдоль берега, заполненную доу, торговыми и рыбацкими, пришвартованными к длинным, гнилым мосткам, на которых уже велся торг. Некоторые доу, качались на воде с брошенным камнем на веревке — якорем. Чуть дальше был грузовой порт — несколько небольшого тоннажа сухогруза и два портовых крана, ржавых от соли и унылых как цапли. Двадцатый век — сюда еще не пришел, задержавшись где-то по пути…
Перед тем, как высадиться на берег — Ихван проверил русский пистолет Токарева, который у них был один на двоих. Пистолет был опасный, очень легко стрелял — но пуля Маузера прошибала деревянную стену.
— Иди за мной, ахи…
Капитана они не поблагодарили: считалось, что каждый должен помогать моджахедам из чувства ненависти к неверным. Кто так не думал в этих краях — того в жизни не ждало ничего хорошего…
От воды — воняло рыбой, мочой, испражнениями, гнилые, покрытые высохшей солью и гнилью доски противно поскрипывали под ногами. Какие-то бородатые люди, самые крутые из которых носили черные очки — говорили на языке, который Мирза не понимал — ни слова. Торговали рыбой, не сушеной, а свежей… или почти свежей. Учитывая жару — рыбу надо было продать быстро, а кто не успевал — тот просто сбрасывал ее в воду и там она гнила. Отчего везде пахло гнилой рыбой и запах бы — мерзкий до невозможности…
Вместо асфальта — на берегу был песок. Из транспорта — ослы, автомобили в эмирате были, но немного, Заправок здесь для них не было вообще, бензин покупали в бочках и в жестяных канистрах, как керосин. Были и верблюды. Животные ревели, тут же гадили, ослы пытались укусить, верблюды — плюнуть. Верблюдов — Мирза и вовсе никогда не видел, испугался. Где-то у пирсов — истошно орал бидуна, местный сумасшедший. Грязный, почти голый — он жил из милости и опаски — сумасшедших уважали.
И все это было угодно Аллаху. По крайней мере, местные так думали…
Ихван шел вперед, прикрыв лицо — все-таки он был довольно известен, и помимо ищеек — существовали люди, у которых к нему была кровная месть. Однажды, видимо, расслышав родное наречье, он остановился у каравана, поговорил с низеньким, бородатым купцом. Пошел дальше…
— Скоро мы тронемся в путь, брат… — сказал он, когда они выбирались на пропеченную солнцем улицу
— О, ахи, я бы предпочел отстрочить это и отдохнуть где-то, где не будет так жарко.
А здесь и в самом деле было жарко — холода эта земля не знала
— У вас там не так жарко?
— У нас тоже жарко, но только летом. А зимой — бывает даже снег.
Понятие «снег» было Ихвану неведомо, он даже не представлял, что такое снег и вообще — практически не знал чувства холода. Осматриваясь по сторонам — он шел на выход из порта, и его другу ничего не оставалось, кроме как идти за ним…
Они вышли на улицу. Улица была не мощеной, и даже не выровненной, в ухабах и рытвинах. По обе стороны — большие, но выглядящие так же, как и малые хижины дома — просто большего размера. Запах горящего кизяка перебивал вонь от сточных канав, сходивших прямо в залив, привязанные, недовольно ревели верблюды. Шмыгали крысы, которые наверняка и сами становились чьей-то пищей. Сушеное или свежее крысиное мясо — часто единственное, какое могут себе позволить бедняки.
— Сюда…
Они свернули вправо. Судя по виду — это был постоялый двор. Большой. Прямо у стены — оправлялся какой-то бородатый мужик, оправившись, он встал и, не обращая ни на кого внимания, пошел в помещение. Злобно гудящие мухи ринулись на добычу…
* * *
— Для чего вам это? Вы же мусульманин.
— Да, я мусульманин. Именно поэтому.
— Объяснитесь.
— Посмотрите в окно…
— И что?
— Видите мечеть?
— Допустим.
— Людям, которые в нее ходят — никто не мешает быть мусульманами. Но при этом — они остаются людьми.
— Они стали людьми. После долгого, очень долгого пути. Понадобились поколения. И это мало связано с исламом, извините.
— Нет, как раз связано. Аллах и Пророк его Мохаммад — хотели добра тем, кто уверует. Вера — это способ становиться лучше. В то же время там, в тех краях, о которых мы говорим — злонамеренные люди используют веру людей, чтобы делать их хуже. Злее. Фанатичнее. Они не призывают их к труду, они призывают их лить кровь.
— И вы хотите это остановить?
— Да
— Понятно для вашего возраста, но…
— Возраст здесь не при чем…
* * *
— Эй!
Мирза открыл глаза
— Ты слышишь меня?
— Прости, ахи, что-то в голове помутилось.
— Это солнце. С непривычки. Надо зайти внутрь. Там мы найдем караван в горы…
И они зашли внутрь. Внутри было прохладнее — арабы умели строить свои постройки так, что внутри было прохладнее, чем на улице даже в самую лютую жару. Караван-сарай встречал путников тяжелой вонью немытых тел, бород, в которых застревала пища, несвежей еды и бурдюков с затхлой водой — они тоже издавали запах, хотя и не такой сильный. Людей было много, как раз — скоро подступало время отправки караванов, и люди кто договаривался о месте в караване, кто запасал воду и провизию в последний момент. Караван — единственный способ выжить в пустыне, без каравана — идут форменные безумцы.
— Стой здесь…
Ихван куда-то ушел, канув в толпу. Здесь он был свой, ему не привыкать ни к оправляющимся прямо на землю людям, ни к адскому запаху пота, ни к нищете. Это ему — все внове, и только азан — призыв к молитве, который они слышали, но не остановились, потому что были в пути, и модно было сказать, что находились на джихаде — азан был знакомым…
Горный мыс — скала далеко выдается в море, истошные крики чаек. Человек в черных очках на пол-лица — безошибочно бросает чайкам куски белой булки — и те ловят их на лету. Море — всюду, куда ни глянь…
Человек поворачивается.
— Кто ты?
— Я мусульманин.
Человек утвердительно кивает — ответ ему понравился. У него седая борода и нет одного пальца на правой руке — указательного.