Константин-джан тем временем достал старый, диковинного вида штопор, умостил его на горлышке бутылки и путем сложных манипуляций добыл пробку — босяки с Молдаванки, не имея штопора, либо расковыривали пробку перочинником, либо и вовсе — проталкивали ее пальцем в бутылку и пили. Григориадис себе такого, конечно, не позволил бы, вместо этого он с благоговением понюхал пробку и отложил ее в сторону. Потом перелил вино в большой хрустальный графин.
— Иностранное, поди, стеклышко то — подыграл ему Григорий, зная, что он хочет услышать.
— Ошибаетесь, сударь, ошибаетесь. Самое что ни на есть наше. Это, сударь мой, самого Товарищества Фаберже работа. Если у меня там небольшой интерес, вот и сделали, уважили. Такую работу разве что при дворе и встретишь.
Трудно было сказать, где у Григориадиса не было интересов. Дела в Одессе и Константинополе, основных центрах торговли с Востоком делали миллионщиком любого, у кого была голова на плечах и немножко удачи. А у кого удачи недоставало — тех они делали трупами.
Представление подходило к концу, Григориадис выставил натюрморт на стол. Вино и впрямь было хорошим, как говорили — с телом. Это тебе не бурда самогонная, тут понимать надо…
— Гутарят в городе — Одессе, что ты людей вербуешь? — поинтересовался Григориадис, чмокая вином, дабы уловить все богатство его вкуса
— И не только в Одессе. Хочешь, Константин-джан, вербуйся и сам, почту за честь.
Григориадис рассмеялся
— Куда нам… дела лихие делать. Мы теперь люди мирные, торговые. Наше дело — по копеечке, по рублику…
— За рубль купил, за два продал, вот тебе и два процента навара… — подхватил Велехов
Григориадис остро взглянул на казака поверх бокала
— Ошибаешься, казак, ошибаешься. Это со стороны кажется, что купцы как сыр в масле катаются, за рубь купил, за два продал. Могёт, когда то так и было, да прошли те времена, и давно прошли. Сейчас куда не кинься — там по десять человек сидит, друг другу цены сбивают… договариваться не хотят. А то и бандюков нанимают, друг дружку пощупать. Вот как взять то что в Константинополе делается, да подумать. Тут склад подожгли — а чей? Там человека вбили — а кого? Вроде говорят — джихадисты, халифатчики, а как копнешь… Тот цену сбил, другой на поставках наварился и не поделился с кем надо, третий оскорбил кого не надо. Вот и льется кровушка то русская на чужую землю.
Григориадис считал себя русским, хотя по национальности был незнамо кем. В основном конечно армянин, но кровей там навешано…
Григорий понял суть незаданного вопроса. Григориадис хотел знать — против кого собирается войско. И скорее всего — за счет кого.
— Наше дело казачье, Константин — джан, у нас враг один. Нам все купецкие дела ваши, али какого другого рода — как лес темный.
— За винтовку снова решил взяться, как тогда?
— Решил…
— Вбили кого?
— Брата и вбили.
Григориадис снова разлил вино по бокалам, хотя погибших положено почитать водкой — почли и этим. Не чокаясь.
— Когда ты, Григорий, на Дон уходил — говорил я людям — рано или поздно вернется. А знаешь, почему?
— Почему же, Константин-джан?
— Потому что жизнь у вас такая, казачья. Руки должны быть к одному привычны, али к сохе, али к винтовке. Кто за винтовку взялся, тот к сохе обратно не пойдет. А если пойдет — грызть его изнутри будет, жечь.
Григорий подумал, что ответить. Все-таки решился
— Перекрасившиеся в любом деле бывают.
— Перекрасившиеся… — Григориадис снова налил себе вина — да ты, мил человек и не знаешь, каково это быть — перекрасившимся. Я может быть, по ночам зубами скриплю от такой жизни, в могилу на десять лет раньше сойду. Жизни мне здесь нет, а и вернуться нельзя. Отрезано как ломоть.
По тону Велехов понял, что сказана была правда. Не для того, чтобы разговор поддержать, али собеседника в ловушку загнать — а чистая, от души, правда.
— Все ли отрезано, Константин-джан?
— Да есть еще… отрада души. Тебе чего надо?
— Всего и много.
— Есть и всего, Григорий-джан, есть и много. Для тебя — не пожалею. Арарат!
На зов явился тот самый парень — бычок. Отчего то угрюмый, как огорчил кто.
— Вот, Арарат, человек хороший сидит. Отвези его, да продай, чем богаты. И цену не заламывай, потому как хороший человек. Но и не продешеви, потому как за свои торгуем. Понял?
— Понял, Константин-джан — ответил парень.
— Вот и дело. Коли нужда будет — заходи, Григорий. Вина выпьем.
Склад, который держали Григориадисы, оказался в Русской слободке, рядом с Одессой. Скорее всего — таких складов было несколько.
На воротах стояли вооруженные автоматами люди, на КПП на решетчатых воротах новенькой позолотой сиял двуглавый орел. Зрелище было удивительное…
— Так вы что, с воинской части торгуете?
Юноша по имени Арарат недоуменно воззрился на Григория
— А кто вам сказал, уважаемый, что это воинская часть?
Вот дела то…
Григориадис для своих дел построил что-то вроде воинской части, наверное, даже по документам провел, потом поставил ряженых с автоматами по периметру — вот тебе и воинская часть. Кто усомнится в том, что здесь может храниться оружие? Да никто. Вот и торгуют… почти открыто.
Одесса! Здесь дела по другому и не делают — нагло и у всех на глазах.
Пропустили их даже с проверкой документов, как положено. С моря дул ветерок, земля просыпалась от спячки, на аккуратных газонах пробивалась первая зелень. Солидные, покрашенные в белый цвет, стоящие рядком хранилища совершенно армейского образца, покрашенные белым бордюры — ну воинская часть, точно, не знал бы — не поверил, что это частная лавочка купца Григориадиса по торговле оружием.
— И блатоту тут отовариваете? Куда править то?
— Вон туда, ко второму. Какую блатоту, уважаемый, блатота на Привозе покупает, если люди сочтут нужным продать. А у нас тут серьезный торг идет. Люди приезжают — сейчас на Востоке много людей, кто охраной занимается, оптом здесь и затовариваются. Все дешевле, чем по казенным расценкам, да и вхождений писать не надо. Есть деньги — приходи, да покупай.
Арарат вопросительно уставился на Григория
— С собой денег нет — сразу предупредил казак
— У кого же они здесь есть, уважаемый? Тут все честь по чести — отберете что нужно, мы все расценим, счет выставим. Оплатите в Русско-Восточный банк — и забирайте. Можно здесь, можно в Багдаде, но наценка двадцать процентов будет, сразу говорю.
— За что же такая?
— За отсутствие головной боли. Везти оно тоже времени стоит. И денег.