Земля  - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Елизаров cтр.№ 187

– К-хм… А ещё есть гротескное тело по Бахтину и делёзовское тело без органов… – пробормотал свою учёную абракадабру Глеб Вадимович. Словно и рад был бы промолчать, да как-то само вырвалось.

– Суть в том, – сказал я, цепко держась за хвост ускользающей мысли, – что если мы приложим эту метафору к нашему времени, то увидим, что Российская Федерация и всё постсоветское пространство – это труп СССР, который попутно являлся трупом Российской империи. Такие мёртвые матрёшки геополитических субъектов. Развалится нынешняя Россия, тогда мы окажемся в её трупе, то есть, фигурально выражаясь, умрём во что-то новое, перейдём из одного тела в другое, из смерти в смерть…

– Да при чём тут совок нерушимый?! – Гапон улучил секунду, чтобы вмешаться. – Тебе ж прямым текстом сказали – в себя умираем! В микрокосмос тела! Ты чем вообще слушаешь?

Пока он подливал мне новую порцию коньяка, Денис Борисович успел снять очки и помассировать костистую переносицу с двумя отпечатавшимися розовыми оспинами от оправы. Водянистые глаза его были опушены бесцветными ресницами, а кромка век воспалена, как после долгой бессонницы.

– Только мы всё же подразумеваем не метафоры, которые суть художественный приём, – сказал он, медленно водружая очки на место, – а концептуальные разновидности бытийного ничто.

– А-а… Типа бытия-в-смерти? – уточнил я, перепрыгивая подальше с чужой умственной зыби на твёрдую метафизическую кочку, неоднократно проверенную Алиной.

Денис Борисович колко и быстро переглянулся с Глебом Вадимовичем. Тот сказал:

– Что-то припоминаю насчёт бытия-к-смерти…

– Бытие-к-смерти, или умирание, как всякий процесс, предполагает наличие времени, – ответил я профилю Глеба Вадимовича. – Но когда движение прекращается, наступает состояние покоя. И правда, а не метафора в том, что Советский Союз действительно умер, а те, кто его населял, поневоле очутились в его трупе.

– Метафорически? – улыбнулся с другого боку Денис Борисович.

– Кому как повезло, – я старательно поцеживал коньяк. – Но для мёртвых времени не существует, а значит, бытие-к-смерти закончилось и наступило бытие-в-смерти. Если чё, у Хайдеггера про это ни слова! – прибавил веско.

– А что же приключилось со временем?

Я вдруг засомневался, не напутал ли с мимикой Дениса Борисовича. Бородато-бесцветный рот его растекался в стороны, но уголки губ вообще не поднимались, сохраняя идеально прямую линию. То, что я принимал за доброжелательную улыбку, могло быть и разновидностью предельного скепсиса.

– Тоже закончилось. Но, возможно, его не было вообще, – я развёл руками. – Песок засыпал снег – увы!..

– Хе-сы-сы!.. – комбинированно отсмеялся Гапон на обе стороны – персонально Денису Борисовичу и Глебу Вадимовичу. – Чем больше ёбнет комсомолец, тем меньше выпьет хулиган! Володька, я тебе больше не наливаю!..

– Какой снег? – пристально спросил Денис Борисович, не обращая внимания на подхалимские хиханьки Гапона. – И какой, простите, песок?

– Обычный дворницкий, – сказал я. – Из грамматической модели, демонстрирующей повреждённую каузальность. Это такая словесная формула отрицания времени и Бога.

Глаза Дениса Борисовича округлились и снова превратились в щёлки.

– И как же она работает, эта формула?

– Как?.. – я, выгадывая лишние секунды на раздумье, дотянул коньяк и отставил пустой стакан. – В ней нарушена причинная взаимообусловленность. Непонятно же, что сверху и что раньше – песок, снег. А раз нет первопричины, то Бог умер или ушёл, а значит, за нашей вселенской коробочкой Шрёдингера наблюдать больше некому, и кот скорее сдох, чем жив!

– А почему тогда у нас не небытие-в-смерти, раз все умерли? – спросил Денис Борисович.

Я задумчиво покатал стакан донышком по столу:

– Ну, мы вроде как с вами общаемся, выпиваем даже. Ведь никто, кроме Ницше, не говорил, что Бог умер. Мы насколько мертвы, настолько и живы. Просто бытие-в-смерти – это единственная возможность получить посмертный опыт при жизни.

– И каким образом?

– Посредством саморефлексии через ужас. Когда человек понимает, что его самого нет, а есть лишь просвет в приоткрывшейся двери и щербатая половица, на которую падает солнечный луч бытия или дазайна.

Я пребывал в мрачном восторге от себя. Даже позабыл, что вся эта броская философская мертвечинка, в общем-то, украдена у Алины.

– Но мне не сложно за компанию вместе с вами подасманить, – прибавил я как можно небрежней.

– По-дас что? – Денис Борисович чуть наклонился, глуховатым жестом приложив ладонь к бледному уху. – Не расслышал…

– Ну, поддержать наше спонтанное ток-шоу о концептуальных разновидностях ничто. А “подасманить” – это производное от хайдеггеровского “дас ман”.

– Не даёт вам покоя этот вздорный старик! – воскликнул с добродушным укором Денис Борисович. – Победа агрессивного философского маркетинга над здравым смыслом. А ничего, что конструкция экзистенциалов прямо позаимствована у Кьеркегора?

– “Болезнь к смерти” и всё такое, к-хм…

– Кстати, знаете, откуда взялся ваш дас ман? Из экспрессивного “Mann!” или “Mensch!”. В переводе с немецкого – абстрактный субъект мужского рода, безличная разговорная форма, которую употребляют немцы, когда сталкиваются с непроходимой глупостью мира. В аналогичном случае русские выражают своё отношение к вот-бытию словом “бля!”. Заметьте, оно тоже безличное и относится в целом к универсальной блоковской незнакомке…

Я с опозданием сообразил, что Денис Борисович шутит.

– И “дасманить” по-русски – это “блядовать”…

– Ха-га-а! – Гапон отложил в сторонку телефон (дорогущую “нокию” Sirocco) и, потирая руки, завопил: – Опаньки! И понеслась зачистка аула, нахуй!.. – видимо, решил, что москвичи собираются умыть меня по полной программе.

– Соглашусь, что человеческое сознание возникает, когда оно понимает, что его самого нет, – прежним тоном произнёс Денис Борисович. – Для старых философов ваш луч на половице назывался сперва Богом, потом Разумом. А этот великолепный шарлатан просто переименовал его в Дазайн с тремя восклицательными знаками ужаса…

– По Гегелю, – процедил Глеб Вадимович, – дух создаёт материальную вселенную, чтобы познать себя. У Декарта разум занят тем, что осознаёт собственную природу и живёт сам по себе.

– Сказал Конфуций – иди говно побуцай! Хе-хе! – обескураживающе нелепо вмешался Гапон, чем очень выручил меня.

– Да я ж не спорю с вами! – сказал я, улыбаясь спасительной глупости бывшего начальства. – Тело вполне может побыть пространством мёртвой имманентности, но только в контексте отдельно взятой рефлексии. Ну, или коллективной, если данное мнение разделяет ещё кто-то. Хотя, если совсем по чесноку, то смерти нет нигде. А что уж говорить про трупы…