Часослов Бориса Годунова - читать онлайн книгу. Автор: Наталья Александрова cтр.№ 18

Зашептались царедворцы – гневен сегодня государь, как бы не было беды. Когда является он на пир с таким гневным лицом, непременно кого-то из приближенных ждет лютая смерть. Кому на сей день выпадет участь испытать на себе царскую злобу?

Зашептались царедворцы, да тут же умолкли под тяжелым взглядом, которым обежал государь палату.

Поспешно встали, низко поклонились государю.

Медленно прошел он между рядами столов, дошел до своего места, до высоких резных кресел, покрытых тяжелой парчою с золотыми узорами да жемчужными украшениями. Ножки тех кресел – два льва из дорогого черного дерева, спинка – резной да позолоченный двуглавый орел, царский герб, принесенный в Московию царевой бабкой, дочерью византийского кесаря Софией Палеолог. Не было у бабки другого приданого, вот и принесла она будущему мужу императорский герб. Широко раскинул двуглавый орел крылья, далеко собрался лететь.

Остановился царь перед креслами, окинул суровым взором приближенных, поклонился на все стороны, прочел молитву, перекрестился, сел в кресло.

Все царедворцы перевели дыхание, тоже опустились на скамьи, зашептались.

Может, и минует их сегодня государев гнев…

Снова распахнулись двери палаты, вбежали многочисленные слуги в шитых золотом бархатных кафтанах, внесли золотые блюда с первой переменой кушаний.

В первой перемене по царскому обыкновению были жареные лебеди, с них всегда начинался государев обед.

В дальнем конце царского стола сидят два человека, очень между собой несхожие – красивый молодой боярин с живыми черными глазами и приветливым взглядом и рядом с ним – мрачный, широкоплечий человек с густыми рыжими волосами, с широким, некрасивым, изрытым оспою лицом.

То – царский приближенный Борис Федорович Годунов, быстро продвигающийся при дворе, и тесть его, Григорий Лукьянович Скуратов-Бельский, прозванный Малютой. Самые страшные, самые мрачные свои дела поручает государь Малюте Скуратову. Даже свои собственные опричники боятся Малюту.

Пир пошел своим чередом.

Лебедей съели, дочиста освободив блюда.

Выбежали слуги из палаты, вернулись с новыми блюдами – с жареными павлинами, распущенные хвосты которых раскачивались, как драгоценные опахала.

Государь что-то шепнул своему кравчему, голубоглазому юноше с миловидным девичьим лицом. Миловидное у него лицо, да черна душа, нет в ней жалости да сострадания.

Кравчий обошел стол, направляясь к дальнему его концу, держа в руках золотое блюдо с кубком вина.

Замерли царедворцы.

Кого жалует государь чашею?

Принять чашу государеву, кубок с его стола – большая честь, однако не раз бывало, что, выпив такую чашу, обласканный царедворец тут же и помирал. Был у царя среди ближних людей опытный аптекарь Штольц, из немцев, который не только в лекарствах да целебных снадобьях толк знал, но и в ядовитых зельях.

Прошел кравчий вокруг стола, приблизился к тому концу, где сидели Скуратов с Годуновым. Замедлил шаги.

Замер Борис Федорович, забилось его сердце, как птица в силках птицелова.

Неужели последний его час настал? Неужели суждено ему испить чашу государева гнева?

Никакой вины не знал он за собой, но у грозного царя никогда не знаешь, есть за тобой вина или нету. Встанет государь не с той ноги – и найдет за тобой вину…

Прикоснулся Борис Федорович к груди.

Там, под парчовым кафтаном, под тонкой льняной рубашкой спрятана золотая ладанка, а в той ладанке – чудодейственная трава, которую дал ему колдун. Трава, которая должна отвести от него государев гнев.

Замедлил шаги царский кравчий, почти остановился. Поглядел на Малюту Скуратова, поглядел на Бориса.

Замер Годунов.

Сковало его душу ужасом, как зимнюю реку льдом.

Неужели обманул его колдун?

Медлит кравчий, на губах его улыбка играет. Наслаждается своей властью, своим могуществом. Пусть временным. Сладко ему видеть чужой страх.

Ничего, недолго тебе чужой бедой тешиться. Может, уже завтра прогневишь ты чем-нибудь грозного царя, и самому тебе выпадет лютая смерть…

Вспомнил Годунов старинный часослов, который получил он у старого колдуна вместе с травой. Вспомнил написанные на его страницах странные слова. Порадовался, что сохранились они в его памяти. Забормотал едва слышно:

– На дворе трава, на траве роса, не простая то роса, то кровь заговоренная, заколдованная… кровь трех странников, пяти калик перехожих, семи каторжников заклейменных, девяти колодников… кровью той заклинаю, заговариваю – как коса скосит траву, так ты, роса утренняя, трава заговоренная, отведи от меня гнев государев…

Покосился на Годунова его тесть, страшный Малюта, да подумал – молится боярин, просит у всевышнего, чтобы миновала его царская немилость.

Помогла молитва.

Постоял кравчий еще мгновение, шагнул дальше.

Перевел Годунов дыхание, опустил руку, которая держала ладанку с колдовской травой.

Не подвел колдун, миновала его гроза царского гнева. Хоть сегодня, да миновала. А уж что завтра будет – то одному богу известно.

Остановился кравчий перед старым боярином Никитой Морозовым, протянул ему поднос с кубком:

– Никита-ста, великий государь Иван Васильевич помнит твою верную службу, оказывает тебе свою царскую милость, жалует тебя чашей со своего стола!

Поднялся старый боярин, низко поклонился государю. Если и был в его душе страх, ничем он его не выдал, ничем не показал. Старый, опытный царедворец Никита Морозов, при трех государях служил, знает, как положено вести себя в царских палатах, знает, как положено принимать государеву милость или опалу. С поклоном принял у кравчего драгоценный кубок и выпил в несколько глотков. Еще раз поклонился, вытер усы, проговорил:

– Благодарствую, государь!

Обвел Морозов взглядом соседей по столу, обвел взглядом старых родовитых бояр, обвел взглядом земское дворянство да безжалостных царевых опричников. Хотел поклониться всем, как положено, в пояс, да не смог. Лицо Морозова перекосила мучительная судорога, он побагровел, из груди вырвался хрип, дыхание прервалось, и старый боярин грянулся на пол.

Шум пробежал по палате, как ветер по траве. Опричники переглядывались, земские дворяне да бояре испуганно уставились в свои тарелки.

– Боярин выпил лишку! – раздался в наступившей тишине голос государя. – Вынесите его вон, чтобы пьяным своим видом пир наш не порочил! Отнесите в холодные сени, пускай полежит там, покуда не протрезвеет!