Дитя и болезнь. Неведомый мир по ту сторону диагноза - читать онлайн книгу. Автор: Аркадий Харьковский cтр.№ 24

От опасности быть сильно пораненным неосторожным словом болеющий ребенок естественным образом огражден именно дефицитом общения. Да, он соскучился по собеседнику, но это не самое главное; ему порой остро не хватает кого-то, кто может просто побыть рядом. Поэтому не бойтесь, ребенок многое простит. Злоупотреблять этим, конечно, не нужно, но и представлять его строгим судьей, подмечающим все наши просчеты, тоже не стоит. Душа, столкнувшаяся с настоящим, а не мнимым страданием, становится более милосердной.

В качестве «технического» приема для того, чтобы лучше почувствовать ситуацию, можно использовать следующее мысленное упражнение, благодаря которому мы можем определить для себя крайние точки отношения к происходящему.

Представьте, что вы давно знаете этих людей — данного ребенка и его семью, просто несколько лет не виделись, а теперь им нужна ваша помощь. Этот образ поможет сделать ситуацию более знакомой. А чтобы уравновесить такую мысленную вольность, подумайте о том, что вы вовсе их не знаете, что вам совсем ничего не известно о них и вы идете к ним, чтобы узнать, как они живут, расспросить их об этом.

Мы действительно не понимаем, каково это — оказаться в такой тяжелой ситуации. Мы не понимаем происходящее там, за порогом квартиры или палаты. Даже если нам довелось пережить что-то похожее, скорее всего, мы будем мыслить о другом человеке по аналогии с собой. Однако этого непонимания не стоит пугаться, избегать; наоборот, имеет смысл побыть в нем, прожить его. И тогда, возможно, у нас появится настоящее сочувствие к собеседнику, ведь подобное чувство непонимания навещает его очень часто. В экзистенциальной психологии ^[96] говорят о готовности рискнуть собой, проявить себя как личность, вышедшую навстречу другой личности.

Иногда для этого не нужно делать ничего особенного, достаточно просто быть с ребенком:

Максим, мальчик лет четырех из отделения онкологии. Мама попросила поговорить с ним, потому что он очень плохо ел. Единственная желанная еда — чипсы. Из-за болезни состояние его было очень тяжелым. Кроме того, он очень устал от лечения. Постоянно капризничал, кричал и плакал, если что-то делалось не так, как он хотел, или когда ему было больно. Маму не отпускал от себя ни на шаг. И ее попытки отойти ненадолго тоже были поводом поднять крик.

При первой встрече он отвернулся, залез под одеяло и стал звать маму, которая была здесь же, в палате. Только после того, как я снял белый халат, он позволил приблизиться на расстояние вытянутой руки и дотронуться до себя. Максим смотрел мне в глаза и немножко рассказывал о себе. После слов мамы: «Скажи доктору, как ты кушаешь», снова крик и слезы.

Встречались мы несколько раз. Максим был очень слаб, болезнь прогрессировала. Недели через две он попал в реанимацию. В сознание так и не пришел…

Все, что удалось «сделать» для него за время нашего общения, — это приносить ему мультфильмы на флешке, иногда разговаривать о всяких пустяках и держать за тоненькую ручку, когда он бывал в благодушном настроении. «Он вас ждет», — сказала как-то его мама.

Несмотря на внешнюю бедность отношений и отсутствие «терапевтической динамики», было ощущение искренности между нами, каждый из нас получал что-то важное для себя во время этих встреч. И это «что-то» не было связано со словами и действиями напрямую, а лишь проявлялось через них.

Пойти на риск и проявить себя в общении с другими должен и ребенок. Несмотря на дефицит общения и одновременно стремление к нему, этот шаг дается непросто. И даже не из-за того, что ему сложно обсуждать какие-то темы, а из-за безотчетной внутренней тревоги, связанной с необходимостью проявить себя и в буквальном смысле выйти навстречу людям, от которых его отделила болезнь. Тем самым он должен осуществить мужество быть частью окружающего мира, в том числе мира людей ^[97]. Именно мужество, ведь слишком силен его отрыв от привычной обстановки. Более того, можно сказать, что изменяется «метафизическое» положение ребенка. Он отделяется от мира, изолируется от него и, как мы уже говорили, в каком-то смысле становится «выше» по уровню бытия, чем все окружающие, ведь через болезнь он встречается с тайной, со смертью. Это чрезвычайное переживание, особенно если ребенок совсем не подготовлен к нему в своей «предыдущей» жизни. Конечно, о такой подготовленности можно говорить очень условно, поскольку он приближается к той области, соприкосновение с которой вообще трудно переводимо в слова. По крайней мере, в слова плоские и затертые. Как, например, ответить на «детский» вопрос «почему я заболел»? Пишет папа Саши:

«Помню страшную вечернюю перевязку… Надрывающие душу крики: „Ну зачем я только родилась, зачем? Чтобы терпеть эту боль?“ Я стал говорить ей, что я тоже был в больнице и у меня была операция. А она — криком: „Ты большой, а я — маленькая! Маленькая девочка. Почему я должна это терпеть? Зачем я только родилась?“» ^[98]

Темы встречи с другим, готовности рискнуть собой, страха перед откровенностью тесно связаны с проблемой обсуждения «правды диагноза». Без ее решения полноценное общение с другим человеком, по большому счету, будет невозможно. Как сотрудничать с ребенком на пути осмысления происходящего в его жизни, если мы знаем предмет и цель нашего труда, а другой член команды — нет?

Обсуждение диагноза требует обоюдной готовности к такому разговору, то есть умения быть рядом «психологически», а не просто физически присутствовать в одном пространстве. Взрослому нужно быть готовым не спрятаться, рефлекторно испугавшись прямого вопроса, но суметь ответить ребенку. А прозвучать этот вопрос может в любой момент. Родители, создавая завесу тайны вокруг диагноза, часто даже не подозревают, насколько осведомлены о нем их дети.

В отделении онкологии мама пятнадцатилетнего мальчика подошла ко мне с вопросом, как ей вести себя с сыном. Его недавно прооперировали в другой клинике, а теперь перевели сюда для облучения. Мальчик замкнут и плохо адаптируется в новой больнице. Не хочет выходить из палаты, не общается с соседями. В основном лежит, отвернувшись к стене. Ест неохотно, под давлением мамы. На мой вопрос, насколько мальчик ориентирован в своем диагнозе, мама ответила, что он ничего не знает.