Мадонна Семи Холмов - читать онлайн книгу. Автор: Виктория Холт cтр.№ 8

Дети – Чезаре, Джованни и Лукреция, – притаившись за баррикадами, наблюдали, на что стали похожи улицы города. Они видели, с какой яростью обрушились с горы Джордано войска Орсини, как столкнулись они со столь же яростными и жаждущими крови войсками Колонна. Они видели, как прямо на площади, под их окнами, люди рубили друг друга на куски, они видели, как вела себя солдатня с попавшими в их руки девушками и женщинами, они вдыхали чудовищный запах войны, запах горящих домов, крови и пота, они слышали крики жертв и победные вопли захватчиков.

Всюду царили смерть и страдания.

Четырехлетняя Лукреция поначалу была захвачена этим зрелищем, потом оно ей просто наскучило. Она наблюдала эти сцены вместе с Джованни и Чезаре и неминуемо впитывала их отношение к событиям.

Пытки, насилие, убийства – все это было частью того мира, который простирался за пределами детской. В четыре года дети воспринимают все как должное, и Лукреция запомнила эти дни не как время страха и страданий, а как время перемен.

Бои утихли, жизнь вернулась в норму, и, прежде чем Лукреция почувствовала другие перемены, на этот раз означавшие, что детство ее подходит к концу, прошло еще два года. Теперь ей было шесть, но соображала она куда лучше, чем другие шестилетки. Чезаре было одиннадцать, Джованни – десять, и поскольку она все время проводила с ними, она знала гораздо больше, чем другие дети в ее возрасте. Лукреция оставалась спокойным ребенком, правда, гораздо более искусным в разжигании между братьями вражды – она теперь лучше понимала, какую это дает ей власть, и поскольку они сражались за звание ее фаворита, она продолжала царить в детской безраздельно.

Да, Лукреция была девочкой спокойной, но очень смышленой: она обрела власть через соперничество между братьями, и власть эта давалась ей легко – достаточно было по очереди вознаграждать победителей свой любовью.

Она оставалась всеобщей любимицей. Она не создавала никаких проблем для нянек, была добра к маленькому Гоффредо, которого братья едва удостаивали вниманием – он же еще совсем малыш! – и к маленькому Оттавиано, которого братья не замечали совсем. Они что-то знали об Оттавиано, презирали его, а Лукреция жалела и потому была к нему особенно внимательна.

Лукреция наслаждалась жизнью. Как приятно было настраивать братьев друг против друга, вытягивать у них секреты, использовать их соперничество. Она любила, например, гулять в саду, держа Джованни за руку и понимая, что из окна за ними ревнивым взором наблюдает Чезаре. Как же замечательно, что оба ее чудесных братца так крепко ее любят!

А когда приходил дядя Родриго, она вскарабкивалась ему на колени, чтобы повнимательней изучить это лицо с крупными чертами, осторожненько трогала пальчиками нос, который вблизи казался ей огромным, гладила тяжелый подбородок, зарывалась своей мордочкой в его ароматную мантию – она говорила, что от дядиной мантии пахнет как от цветов в мамином саду.

Дядя Родриго любил их всех и часто приносил подарки. Он усаживался в богато украшенное резьбой кресло, которое мама называла «креслом дяди Родриго», выстраивал их всех в рядок и по очереди оглядывал своих деточек, которых, как он сам говорил, он любил больше всего на свете. Но дольше всех он задерживал свой нежный взгляд на Джованни. Лукреция это понимала, и порою, заметив, как наливалось гневом лицо Чезаре, бросалась к дяде Родриго и вскарабкивалась ему на колени, чтобы отвлечь его внимание на себя.

И это ей удавалось, потому что тогда длинные пальцы дяди Родриго начинали перебирать ее золотистые волосы, губы касались щечки с особой нежностью, предназначенной только для нее. Он еще теснее прижимал ее к себе и шептал:

– Моя прекрасная крошка, моя любимая девочка.

Он переставал смотреть на Джованни, и это очень нравилось Чезаре, который был не против любви дяди Родриго к Лукреции – он ревновал его только к Джованни.

Потом в дверях появлялась Ваноцца, она вела за руку Гоффредо и подталкивала его к дяде. Гоффредо вырывался от матери и кидался вперед с радостным криком: «Дядя Родриго, а вот и Гоффредо!» На нем была голубая рубашечка, в ней он выглядел таким же красавчиком, как ангел на картине, которой особенно гордилась мать. Дядя Родриго секунду колебался – или делал вид, что колебался, – прежде чем подхватить малыша на руки. И только когда Ваноцца выходила из комнаты, он сажал прелестного ребенка на колени, покрывал его мордашку поцелуями и позволял ему вытащить из карманов сутаны подарки. Только тогда он вслух называл его «мой маленький Гоффредо».

Оттавиано не появлялся здесь никогда. Бедный Оттавиано, чужак. Он был бледненьким, хрупким и часто кашлял. Он был очень похож на Джорджо, и все дети, как приказал Чезаре, игнорировали его, потому что он, как опять же объявил Чезаре, не имел к ним никакого отношения.

Но именно из-за Оттавиано и Джорджо, тех самых, которых дети считали персонами ничего не значащими, в их жизни и произошли перемены.

И Оттавиано, и Джорджо с каждым днем становились все беспокойнее, все бледнее. Погода стояла жаркая, воздух был пропитан влагой, и Джорджо, таявший буквально на глазах, в конце концов улегся в постель, и в доме воцарилась странная тишина.

Ваноцца горько плакала, потому что она уже успела полюбить своего доброго и робкого мужа, и когда он скончался, очень горевала. Вскоре после этого слег в постель и маленький Оттавиано – симптомы его болезни повторяли симптомы болезни отца, и он тоже умер. Таким образом за несколько месяцев семейство лишилось двух своих членов.

Лукреция видела горе матери и тоже плакала. Она тосковала по маленькому Оттавиано – он был одним из ее самых преданных обожателей.

Чезаре застал ее в слезах и осведомился о их причине.

– Но ты же сам знаешь, – удивившись вопросу, ответила Лукреция. – Отец наш умер, и маленький братик тоже. Мама печалится, и я вместе с нею.

Чезаре рассердился и прищелкнул пальцами.

– Тебе не следует о них плакать. Они не имеют к нам никакого отношения.

Лукреция покачала головой – впервые в жизни она позволила себе не согласиться с братом. Она любила их обоих – ей вообще было нетрудно любить людей. Джорджо был к ней очень добр, а Оттавиано был таким маленьким, таким хорошеньким, так что она продолжала плакать, несмотря на запрещение Чезаре.

Чезаре не следовало сердиться, однако она заметила, как в его глазах разгорался привычный гнев.

– Лукреция, не смей плакать! Я приказываю! Вытри глаза. Вот, возьми платок, вытри глаза и улыбнись. Улыбайся!

Но она не могла улыбаться. Лукреция честно пыталась, но, вспомнив, как добр был к ней Джорджо, как любил он таскать ее на плечах, как тогда восхищались окружающие ее прелестными, развевающимися на ветру волосами, она вновь разражалась слезами. А маленький Оттавиано! Он любил к ней прижиматься, совал ей в руку свою маленькую ручонку, забавно коверкал ее имя! Нет, она не могла улыбаться, зная, что никогда больше не увидит ни Джорджо, ни Оттавиано.