Стыдно было неимоверно. До пылающих щек, причем с моей белой кожей румянец не остался не замеченным всей командой.
– Ну ты это, – Свистящий хмыкнул, – девственность то побереги, за нее уже залог перечислили. А ты, Полудохлый, остынь, пока по роже не получил.
Остывать ушла я.
Во-первых, стоять красной как вареный рак я не нанималась, а было безумно стыдно, и во-вторых… во-вторых, хотелось в душ и отмыться. Не то, чтобы Полудохлый мне не нравился, нравился, всегда практически, с его синими глазами и волосами спелой пшеницы, он выглядел куда интереснее всех, с кем я работала, но… поступок был идиотский. Просто идиотский. И оправданий мне нет.
***
«Если любишь своего сына, отправь его путешествовать» …
Еще одна великая мудрость Ятори, ныне вышиваемая мной на атласном поясе костюма для моего условно «будущего» мужа. Время с десяти до двенадцати утра, я должна была проводить с матерью Акиро, его сестрами, тетями, бабушками, племянницами и прочее.
В Цветочной гостиной всегда царила тишина, нарушаемая лишь шелестом ткани, ведь – «дорог тот подарок, что поглотил часы твоей жизни». Это было написано над дверью, и на эту надпись часто поглядывали девушки и девочки, видимо, чтобы удостовериться, что не зря теряют часы своей жизни… Мне же происходящее казалось одним из жутких прожорливых яторийских духов, который жрет, жрет, жрет часы жизни и ему все мало.
Все здесь и сейчас готовили подарки для Точиру, маленького сына одной из сестер Акиро. Через несколько дней ему исполнится восемь лет… И, казалось бы, праздник, но сестры вгоняют иглы в ткань, уже предвкушая расправу над тем, кто наивно верил – он будет самым любимым ребенком для всех всегда… Да, это был страшный мир.
Я, выбиваясь из общего потока готовящих подарки ребенку, вышивала пояс для… жениха.
– У вас хорошо получается, Мари, – похвалила меня одна из бабушек.
С благодарностью поклонилась в ответ, разговаривать со старшими я не имела права.
– Словно родились с иглой, – рассмеялась вторая бабуля.
И я бы поклонилась и ей тоже, это ведь был почти комплимент, но тут, мать Акиро вдруг снизошла до беседы со мной, и спросила:
– Мари, как поживают ваши родители?
Игла, долженствующая выскользнуть между двух нитей, словно ядовитая змея проткнула пояс, больно ужалив в палец. Я вздрогнула.
Присутствующие в Цветочной гостиной служанки мгновенно оказались рядом – кровь оттерли специальным составом, мне на палец наклеили пластырь, и с поклоном вернув иглу и вышивку, отступили.
Да, что-то у меня сегодня день не задался.
– Мои родители погибли, госпожа Аннура, – холодно ответила я, вновь вгоняя иглу в ткань.
Я не хотела говорить об этом, но была надежда, что узнав – они заткнуться.
Увы… надежды не оправдались.
– И как перенесли это ваши родственники? Братья? Сестры?
На этот раз опрометчивого движения я не допустила, просто застыла, сжимая иглу. А затем все же ответила:
– Никак, госпожа Аннура, все мои родственники погибли вместе с родителями.
Однако мать Акиро не остановило и это, и она воскликнула:
– Но как же тогда ты, дитя, сумела избежать…
Она не стала договаривать и слово «смерти» не прозвучало там, где словам звучать не следовало вовсе, и я могла бы промолчать, но…
– «Если любишь своего сына, отправь его путешествовать»… – прочитала вязь на поясе.
В моем случае все звучало немного иначе – «Если любишь дочь, позволь ее мечте осуществиться»… Мои родители любили меня. Любили такой, какой я была – маленькой, толстенькой, прыщавой закомплексованной девочкой, которую так жестоко гнобили в школе… А я слушала злые слова, слушала каждое из оскорблений, и не слышала действительно ценных голосов тех, кто меня любил.
«Кессади-уродина» – писали на моей парте одноклассники.
«Мамино солнышко», – писала мама, вкладывая записки в мои тетради, прикрепляя к зеркалу, шепча бесконечно, когда я, приходя со школы, рыдала в подушку, чувствуя себя самым несчастным существом на свете…
Моя мама была красивая, очень-очень красивая, и мой брат, и моя младшая сестра, а я просто пошла в отца. Огромного коренастого темноволосого выходца с аграрной Антеры, который умудрился и в столице Гаэры устроиться весьма неплохо – у нас был маленький овощной магазин и вполне устроенная жизнь. Жизнь которую отравляло только одно – «Кессади-уродина». Я ненавидела свою внешность. Вечно жирные волосы, которые повисали сосульками через два часа после душа, прыщавое лицо, прыщавое толстое коренастое тело, широкие лодыжки, висящий живот, маленькую грудь… Я ненавидела всю себя! Каждую черту лица, каждый изгиб тела. Диеты, дерматолог, спорт – я пробовала все, но с генетикой не поспоришь.
«Кессади-уродина»…
Я была уродиной, жутким гадким утенком, без шанса на преображение, потому что… в роду моего отца, почти все были такими. И на Антерне в этом не было ничего такого, там у всех в наличии имелись короткие ноги, коренастые тела и масса лишней растительности на теле. И, вероятно, родись я там, прожила бы отличную жизнь, но я росла в Гатантене – элитном районе столицы Гаэры. Районе, в котором как-то так вышло, что собрались выходцы с Навьентра – высокие, стройные, светловолосые и синеглазые… как моя мама, как мои сестра и брат. А я… я просто пошла в отца. Генетика – тогда она казалась мне приговором, а отец… папа чувствовал виноватым себя.
«Если любишь дочь, позволь ее мечте осуществиться» – сказал он мне в день моего шестнадцатилетия, вручая чек на сумму, втрое превышающую годовой доход моей семьи. Это был их подарок мне, они назвали его: «Билет в счастливую жизнь для маленькой красотки Кессади». Чего этот подарок стоил моим родителям? Их жизни. Всей их жизни…
– Бездельник болтлив, – завершением любых разговоров, прозвучали слова одной из бабушек Акиро.
И мы все вновь вернулись к вышиванию, в месте, где каждая минута тянулась столь же медленно, как и час, где тонкие иглы пронзали ткань, воспоминания о прошлом рвали на части сердце.
***
В двенадцать пытка закончилась.
Поднялись и, поклонившись Цветочную гостиную покинули сначала девочки, после девушки, а вот едва поднялась я, старшая госпожа произнесла:
– Сядь дитя.
И мне пришлось сесть обратно, и, сдерживая любые эмоции проследить за тем, как гостиную покидают все замужние женщины, но даже матери Акиро пришлось выйти, хотя она и пыталась остаться, однако мало кто в этом доме мог противостоять взгляду старшей госпожи.
Манико Аттори, с самым невозмутимым видом дождалась момента, когда все, включая служанок, нас покинут, и в гостиной останемся только я, сама старшая госпожа и ее сестра, доживающая свои дни в особняке Адзауро.