Социальная справедливость и город - читать онлайн книгу. Автор: Дэвид Харви cтр.№ 62

Важно отличать рыночный обмен как способ экономической интеграции от актов бартера и обмена, которые происходят на условиях реципрокности или при перераспределении. Поланьи различает:

Он продолжает: «Для того чтобы обмен выступал как интегрирующий механизм, поведение партнеров должно быть ориентировано на установление цены, приемлемой для каждого из них. Такое поведение в корне отличается от обмена на основе фиксированных цен…Обмен при фиксированных ценах предполагает выгоду хотя бы для одной из задействованных в нем сторон; обмен на основе колеблющихся цен имеет целью выгоду, которую можно получить только на основе выражения антагонистических отношений между партнерами» (Поланьи, 2010, 62).

Рыночный обмен происходит при разнообразных обстоятельствах, но он выполняет свою функцию как способ экономической интеграции, только когда ценообразующие рынки координируют разные виды деятельности. Именно в этом последнем смысле понятие «рыночный обмен» используется в данной работе.

Упорядоченный обмен через ценообразующие рынки — это четко отрегулированный механизм координации и интеграции деятельности большого числа независимо действующих индивидов. Но для того чтобы быть эффективной, эта система требует, чтобы индивиды соответствующим образом отвечали на ценовые сигналы — иначе экономическая интеграция не состоится. Ответы должны ориентироваться на цены и потенциальную прибыль. Поэтому как раз меновая, а не потребительная стоимость (см. гл. 5) является сутью этого обмена. Вместо того чтобы товары продавались за деньги, чтобы на них покупались другие товары, деньги используются для покупки товаров, которые потом перепродаются (часто в преображенном виде) и приносят еще больше денег. Этот процесс денежного обращения и есть отличительная черта бизнес-поведения, и именно на этой модели денежного обращения сфокусирован анализ Маркса в «Капитале». Интеграция через ценообразующие рынки характеризует капиталистический способ производства: он поощряет разделение труда и географическую специализацию производства и с помощью конкуренции стимулирует интерес к внедрению новых технологий и организации достаточно эффективной пространственной экономики. Соответственно, он значительно повышает шансы достижения материального благосостояния в обществе в целом. Он всегда стремится к расширенному воспроизводству. Но рыночный обмен основывается на дефиците, ведь без оного ценообразующие рынки не могут работать. Таким образом, дефицит ведет к благосостоянию через систему рыночного обмена, в то время как сохранение рыночного обмена требует, чтобы сохранялся и дефицит. Поэтому многие социальные институты в надстройке задуманы для воспроизводства условий дефицита, необходимых для работы ценообразующих рынков. Это особенно справедливо в отношении тех институтов, которые регулируют владение средствами производства. В результате стратификация как социальная форма и рыночный обмен как способ экономической интеграции оказываются связаны весьма специфическим образом, так как дифференцированный доступ к тому, что Фрид (Fried, 1967, 186) называет «базовыми ресурсами жизнеобеспечения», предполагает социальную организацию дефицита в самом экономическом базисе. В стратифицированном обществе природные и социальные элементы могут быть в целом охарактеризованы как «ресурсы». И «дефицит», и «ресурсы», однако, являются относительными понятиями, которые должны использоваться осмотрительно (см. раздел «Социальные ценности и культурная динамика городской системы»). Но как только эти понятия получают социальное определение, становится возможной практическая экономика, занимающаяся размещением ограниченных ресурсов.

Отношения рыночного обмена оказывают разностороннее влияние на сознание индивидуальных участников. Индивид меняет личную зависимость (характеристика эгалитарного и сословного обществ) на вещную зависимость (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 46 (ч. I). С. 72–74). Индивид становится «свободным», но подпадает под контроль невидимой руки рыночной системы. Идеология обществ, пронизанных рыночными обменами, отражает это. Макс Вебер в «Протестантской этике и духе капитализма» и другие авторы (например: Tawney, 1937) распознали глубинную связь между изменениями в религиозной идеологии и подъемом европейского капитализма. Борьба за новую религиозную идеологию отражала борьбу за замещение социальных отношений феодального порядка социальными отношениями, соответствующими капиталистическому порядку. Важный, возможно центральный, аспект этой идеологической борьбы касался значения слова «ценность». Для древних греков, живших в сословном обществе в условиях иерархической личной зависимости, ценность соотносилась с моральным достоинством или «добродетелью» человека. Поэтому ценность обмениваемого не могла быть отделена от ценности лиц, вовлеченных в этот обмен (Polanyi, 1968, гл. 5). Эта базовая концепция ценности, характерная для всех сословных обществ (таких, как католическая церковь средневекового периода), отличается от понятия ценности в эгалитарных обществах: здесь ценность заключается в непосредственной пользе товара или услуги в той мере, в которой они удовлетворяют потребности (психические или психологические) индивида. На ценообразующих рынках, напротив, ценность становится производной от распоряжения ресурсами, полученными в акте обмена. Меновая стоимость, выраженная в ценах, — абстрактное число, сформировавшееся в процессе работы рыночной системы, основывающейся на деньгах как мере ценности. Наставления Мартина Лютера относительно вопросов «добродетели» и «прибыли», таким образом, могут быть истолкованы как попытка соединить в непрочном союзе концепт ценности в рыночном обмене с концептом ценности как морального достоинства. Гоббс предпринимает такую же попытку в «Левиафане» в 1651 году. С одной стороны, он однозначно утверждает, что «стоимость, или ценность, человека, подобно всем другим вещам, есть его цена, т. е. она составляет столько, сколько можно дать за пользование его силой… <…> И как в отношении других вещей, так и в отношении людей определяет цену не продавец, а покупатель». С другой стороны, Гоббс утверждает, что «общественная ценность человека, т. е. та цена, которая дается ему государством, есть то, что люди обычно называют ДОСТОИНСТВОМ. И эта цена выражается в пожаловании военных, судейских, государственных должностей или имен и титулов, введенных как отличительная особенность такой цены» (Гоббс, 1991, 66–67). Противоречие между этими концептами было мощной идеологической силой со времен Реформации: например, в этом свете можно истолковать конфликт между старым аристократическим укладом и зарождающимся промышленным и торговым классом в ранний период индустриальной революции в Англии.

Осознание связи между человеком и природой также принимает новую форму в условиях рыночного обмена. Ранние европейские сословные перераспределительные общества породили, говоря обобщенно, абстрактные формы искусства и науки, которые весьма отличались от тех, что были укоренены в «науке конкретного». Призванная выразить космологический символизм того, что почти всегда становилось теократическим обществом, наука сословного общества была абстрактной и дедуктивной (отсюда и расцвет математики в Греции) и видела свою задачу в распознавании структуры космоса, в котором формировались образы человека, природы и общества. Прикладная наука часто пыталась имитировать космический порядок, соответствующим образом оформлялись и ландшафты — форма застройки города в перераспределительной экономике может быть проинтерпретирована, что блестяще демонстрирует Уитли (Wheatley, 1969; 1971), как проекция космологического символизма в материальный мир. Однако проникновение рыночной экономики, по-видимому, принесло с собой и новый интерес науки к естественной философии — интерес, который был результатом того, что человек увидел себя в новой и совсем иной позиции по отношению к природе. Начиная с Ренессанса формировалось новое сознание, основывающееся на «разделение всей реальности на внутренний опыт и внешний мир, субъект и объект, личную реальность и публичную истину» (Лангер, 2000, 16). Это сознание, в котором отражается «век научного дуализма» (Whiteman, 1967, 370), сделало возможным провести границу между публичной истиной меновой стоимости и ценового отклика и личной реальностью потребительной стоимости и реального потребления. Маркс так описывает одно из последствий этого разделения: «Только при капитализме природа становится всего лишь предметом для человека, всего лишь полезной вещью; ее перестают признавать самодовлеющей силой, а теоретическое познание ее собственных законов само выступает лишь как хитрость, имеющая целью подчинить природу человеческим потребностям, будь то в качестве предмета потребления или в качестве средства производства» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 46. С. 228).