Бедабеда - читать онлайн книгу. Автор: Маша Трауб cтр.№ 55

Ну почему я запомнила именно тот день, а не какой-нибудь другой? В памяти остались все ощущения и страдания поминутно, до мелочей. Начиная с того момента, когда натянула на себя платье и мама велела не размахивать руками, чтобы наряд не треснул по швам. Я пыталась натянуть платье хотя бы спереди, чтобы оно казалось подлиннее и прикрывало трусы, но мама запретила. Так что я шла эдакой безумной Мальвиной, правда, без синих волос, а с короткой стрижкой – результат эпидемии педикулеза, случавшегося у нас как минимум трижды в год, – и катила коляску с младшим братом, одетым в шерстяной зимний костюм розового цвета со снегуркой на груди. Витя орал всю дорогу – ему было жарко. Стоило маме подойти, чтобы его успокоить, как Витек закатывался новым приступом истерики, не признавая в страшной красной женщине собственную мать.

Помимо красной кофты с люрексом, мама надела красные шорты, в которых обычно пропалывала огород, считая их единственным подходящим вариантом под нарядную кофту. С чего ей это взбрело в голову, было не понять. Шорты и кофта совпадали разве что цветом. Мы производили впечатление чокнутого семейства. В ателье мама объяснила, как должна выглядеть парадная фотография – я сижу на стуле, держу на коленях младшего брата, а мать стоит за нами. Тогда и шорты будут не видны.

– Цветную будете делать? – уточнил фотограф, надеясь на лучшее и здравый смысл заказчицы.

– Естественно, – ответила мама, фыркнув. Разве и так не понятно? Конечно, цветную, раз девочка в голубом платье, мальчик в розовом, а мать в красном.

Фотограф несколько раз щелкнул затвором. На фотографиях я сижу с таким лицом, будто готова убить младенца, которого держу на руках. Мама запретила мне улыбаться, потому что фото – торжественное. Витя доорался до того, что стал такого же цвета как мамина кофта и волосы. Мама же, сверкая люрексом, тоже стоит с кровожадным видом. Она не успокоилась и помимо семейного фото заставила фотографа отдельно сделать Витин портрет. Поскольку мой брат в силу возраста еще не умел сидеть, мама спряталась за стулом и держала его. Витя сползал, кричал, плакал. На получившейся фотографии прекрасно видны мамины руки, которые держат младенца, ее нога за стулом. И Витя, зареванный до такой степени, что похож на китайчонка.

Отдавая матери эти карточки, фотограф ожидал скандала, крика и всего остального – сам, когда проявлял, вздрагивал. Это была худшая съемка в его жизни. Даже пьяные отдыхающие с обезьяной в юбке получались лучше, чем мы на семейном фото. Даже старый удав, который уже сам готов был себя удавить, лишь бы избавиться от обязательного сезонного позирования с детьми и взрослыми всех возрастов, выглядел здоровее нашего Вити. Ну а расцветкой мама вполне могла соперничать с попугаем Карошей, который раз в год приезжал с цирком шапито.

Но мать была счастлива. Она поставила фотографии за стекло в сервант и любовалась. Ей было наплевать, что соседка, у которой она взяла для меня платье, перестала с ней разговаривать. Ведь я все же разорвала платье по шву, и Витя дважды надул мне на подол, оставив характерные желтые разводы. Мать платье не отстирала, а отдала как есть.

Я рассказывала Илье про ту съемку, он хохотал. Но в чем-то я могла понять мать, когда увидела фотографии себя с Настей, Насти с мамой, Ильи с Настей и со мной. Любительские, смытые. На всех фото я улыбаюсь во весь рот, как дурочка из переулочка или как если бы у меня случился спазм лицевого нерва. Илья высовывает язык и подставляет рожки, надувает щеки и корчит рожи. Настя куксится, плачет, явно обкакалась. Мама сидит, скорбно поджав губы. На всех фотографиях с одинаковым выражением лица. Будто вокруг враги, а она партизан на допросе.

Я раскладывала на столе фото, и одно меня потрясло по-настоящему. Его я никому не показывала – ни матери, ни Илье, ни даже Насте. Только Нинке. Я прижимаюсь к дочери, платье задралось, Настя отвернулась, но Илье удалось случайно поймать мой взгляд – полный любви, счастья и того состояния, которое бывает, когда мать смотрит на собственного ребенка. Взгляд, в котором есть Бог, как сказала Нинка.

– Ты должна думать о ребенке, когда снимаешься. У тебя даже внешность меняется. Другое лицо. Космос в глазах, – заметил друг Ильи, когда передавал мне конверт с фотографиями.

И он был прав. На всех фотографиях я получалась замечательно. Мне только стоило подумать о Насте, а потом о Марьяше. Во мне появлялись свет, космос, радуга в глазах, которые равнодушно и всегда четко фиксировала камера.

Эту фотографию я вставила в собственный альбом, рядом со снимком матча, в котором принесла команде решающие очки, и кто-то нас сфотографировал после победы. Мы всей командой на снимке дурные, веселые, адреналин даже сквозь старую фотокарточку хлещет. На соседней странице – фотография, когда я впервые взяла на руки Марьяшу. Внучка. Тот же свет. Те же ощущения. Та же магия. На фото я выгляжу такой красавицей, что сама себе нравлюсь. Марьяшу в конверте и не видно, а меня будто к розетке подключили, и я свечусь изнутри, как новогодняя елка. В свой альбом я вставляла снимки тех моментов, которые были по-настоящему дороги. Их было не больше десяти за всю жизнь. Этот альбом не видела даже Нинка. Когда я болела или становилось тяжело, я доставала его и пересматривала. В моем альбоме нет ни одной фотографии с Ильей.

* * *

– Баба Нюся вернулась? Наверняка вернулась! Ну, скажите, что да! – Анна смотрела на меня с видом ребенка, которому был обещан торт в честь дня рождения, но тот в последний момент могли заменить на пирожки с мясом.

– Вернулась, – ответила я.

– Я так и знала! Не могла она пропасть с концами! – воскликнула Анна, едва не подпрыгивая на стуле от восторга и желания узнать продолжение истории. – А когда? Почему? Кто ее нашел?

Исходив всех соседок, кинув клич на рынке, в церкви, у соседок в поисках бабы Нюси, я не знала, чего ждать. В какой-то момент даже свыклась с мыслью, что, возможно, и не очень нуждаюсь в няньке, поскольку со всем научилась справляться. Только по вечерам заедала тоска. Я хотела работать, и банально требовались деньги. Илья, заработав приличную сумму на проекте, очень быстро сумел этой суммой распорядиться. Отдал часть денег маме на ремонт дачи. Там давно сбоил водопровод, трубы требовали замены, но Ирэна Михайловна решила отложить ремонт на потом, а вместо этого построить беседку, о которой, как оказалось, всегда мечтала. И построила. Беседка, выкрашенная в задорный желтый цвет, смотрелась неуместно рядом с туалетом, выкрашенным в желто-зеленые цвета. Илья уговорил меня съездить на дачу. Не знаю, что на меня нашло, но я согласилась. Ради Насти. Чтобы она хотя бы глотнула свежего воздуха. Да еще Ирэна Михайловна позвонила, что делала в исключительных случаях, и попросила нанести ей визит. Она вырастила кинзу на собственной грядке, помидоры в парнике. Огурцы, правда, купила на рынке. Мечтала угостить меня салатом. И, естественно, продемонстрировать беседку.

Илье было хорошо, я это видела. Планировалось, что мы переночуем на даче, а утром вернемся в город, как выспимся и спокойно позавтракаем. Но уже через десять минут пребывания на даче со столь любимой свекровью и мужем я готова была сбежать куда угодно и как угодно. Да, в том месте, где я выросла, в поселке на берегу моря, понятие дачи отсутствовало в принципе. Я не могла понять, в чем прелесть подмосковных сосен, грязной, мелкой, вонючей речушки, неспелых помидоров, зудящих комаров, которые покусали не только меня, но и Настю. Дочь плакала, а на ее ножках раздувались все новые красные следы от укусов. У меня начал болеть живот, я хотела в туалет и спросила у мужа, где у них принято справлять нужду.