– Это проклятие, – сказал Винченцо.
– Что-то вроде наследственной болезни?
Он чувствовал свою вину передо мной, хотя и не собирался извиняться.
– Поздно, – добавил он. – Ты уже не ребенок.
– Но у тебя совсем другая история, – возразила я. – У меня не было отца, а тебя опекали сразу двое. И каждый из них делал для тебя все.
– Им был нужен не я, а моя мать.
Некоторое время мы молчали.
– И что ты делал потом? – спросила я.
– Потом? Бросил школу, угнал машину, пристрастился к наркотикам… Ударился во все тяжкие, короче говоря.
Он отбросил сигарету и направился к машине. Я прикинула: март семьдесят четвертого. Три года спустя родилась я.
– А что с Энцо? Вы еще виделись?
Он покачал головой.
– Он убил мою мать, понимаешь? Persona non grata – для всей семьи.
– То есть вы никогда больше с ним не встречались. Ты знаешь, что с ним сталось?
– Один раз встретились, – поправил Винченцо. – На суде.
Глава 49
Энцо сидел перед судьей прямой, как свеча. Распятие на стене да на столе венок Адвента – единственное, что оживляло спартанскую обстановку зала. Он был в костюме и проволочных очках, которыми обзавелся во время следствия, когда посадил зрение.
Энцо не сводил глаз с человека, который должен был вынести ему приговор. Тот утирал со лба пот, пока сидевший рядом мужчина переводил показания подсудимого:
– Я любил свою жену Джульетту Маркони и никогда не причинил бы ей зла. Я, Энцо Маркони, отрицаю свою вину.
Энцо бросил умоляющий взгляд на сына. Винченцо отвел глаза. Он обзавелся длинными волосами, бородкой и футболкой Led Zeppelin. Он выглядел старше своих девятнадцати лет. В суд его вызвали в качестве свидетеля. С утра он выкурил основательный косяк, иначе просто не выдержал бы этот день. Единственное, что их связывало с Энцо, было нежелание выносить на всеобщее обсуждение семейные тайны. Только теперь Винченцо осознал, в чем причина их вечных конфликтов с отцом: их семья держалась на лжи, а правда состояла в том, что Винченцо в ней не было места. Он не выдержал бы – сбежал, сошел с ума, – если бы не Джованни. И все же его понесло, даже любимый дядя не мог удержать его. Винченцо пристрастился к травке. Забил на учебу. Стал воровать, влился в плохую компанию. Невыносимый для всех, кто пытался ему помочь, Винченцо походил на судно с разодранными в клочья парусами посреди штормящего моря. Один на один с неуправляемой стихией, но ему было все равно.
Его вызвали последним. Перед ним выступала женщина из приемной главного офиса «БМВ». Винченцо понравились ее коричневые сапоги из натуральной кожи и костюм в черно-красную клетку. Государственный обвинитель – чинуша в бежевом – показал на Энцо:
– Вы уверены, что видели на парковке именно этого человека?
– Да, – подтвердила дама. – У меня был перекур, такие люди часто стоят перед воротами.
– Кого вы имеете в виду под словом «такие»?
– Ну… южане. Этот прятался за машиной, что смотрелось довольно комично. Наблюдал за доктором Шлевицем и дамой.
– Госпожой Маркони?
– Да. Там еще стояла потрясающая машина, «альфа-ромео».
– А когда вы выходили из офиса вечером, машина все еще была там?
– Да.
– Мог ли кто-нибудь пробраться к ней ночью?
– Да. На парковку может пройти любой.
Винченцо бросил презрительный взгляд на отца. Тот молчал.
Потом вышел Винсент – человек, который был виноват во всем. Не будь его, Джульетта и сейчас была бы жива. А Винченцо вообще бы не родился.
Юноша внимательно вглядывался в лицо немца – ни малейшего сходства. Разве что телосложение – оба они худощавые. Да еще, пожалуй, тонкие губы и манера говорить – взахлеб. В остальном этот серьезный тип, обычно наверняка властный и уверенный в себе, но сейчас выглядевший напуганным, не имел с ним ничего общего.
Он тоже смущался, вынося на люди свою личную жизнь, но, очевидно, привык к публичным выступлениям. Он говорил за себя сам, предоставив адвокату отдыхать на скамье. На взгляд Винченцо, судья и немец были одного круга – им бы встретиться после заседания за кружкой пива. Гимназия… Мюнхенский университет. Мыслить либерально, жить консервативно. Это как дух конюшни, который чувствуешь, не успев включить обоняние. Для таких в немецком языке существует особое слово, «бюргер», соответствия которому нет в итальянском.
– Клянетесь ли вы говорить правду и ничего, кроме правды?
– Клянусь.
Государственный обвинитель встал – еще один бюргер, только без либеральных замашек. Честный, по крайней мере, хотя и придурок.
– Господин Шлевиц, знал ли господин Маркони о ваших отношениях с его женой?
– Да.
– Об этом вам рассказала госпожа Маркони?
– Он сам говорил мне об этом.
– То есть вы с ним встречались?
– Да, я предлагал ему место в нашей компании.
Энцо сжал кулаки.
– И тогда он вам это сказал?
– Да.
– Он угрожал вам?
– Нет. Он сказал, что только хотел посмотреть на меня, потом встал и ушел.
– И что было потом?
– Потом? Вскоре после этого и случилась эта… авария.
– Как долго продолжалась ваша связь с госпожой Маркони?
– Около трех с половиной лет. Но мы были знакомы с 1954 года.
– Но если вы общались так давно, почему госпожа Маркони не оставила мужа раньше?
Винсент обдумывал ответ.
– В дневнике госпожа Маркони пишет о вас как о самой большой любви своей жизни, – подсказал прокурор.
Энцо заерзал на скамье. Он держался из последних сил, это было видно.
– Вы боялись реакции господина Маркони?
– Что вы имеете в виду?
– Разве госпожа Маркони не говорила о своем муже как о ревнивом человеке?
Винсент повернулся в сторону Винченцо, на какой-то миг их взгляды встретились.
– Да, но также и как о любящем отце.
Винченцо передернуло. Какое право имеет этот тип судить о делах его семьи? Винченцо ненавидел сейчас мать. Что еще она ему рассказала?
– Но в конце концов она решилась на развод? – продолжал адвокат. – Или ваша поездка в Венецию была для госпожи Маркони лишь попыткой на время вырваться из семьи?
– Этого я не знаю.
Похоже, он не врал.
– Тем не менее сами вы решили развестись?