Вечером Олаф исчез, никто не знал куда. Винченцо сидел на матрасе в комнате Тани и набивал косяк, пока Таня занималась его разбитой бровью. Все произошло неожиданно. Почувствовав ее дыхание на своей коже, Винченцо не удержался и поцеловал ее. Таня этому будто вовсе и не удивилась, только лицо ее вдруг сделалось сосредоточенным. Это была не внезапная вспышка страсти, а нечто более глубокое, набиравшее силу постепенно.
Таня осторожно стащила с него футболку. Потом опустилась на колени над лежащим Винченцо и расстегнула ему штаны. Она явно знала, что делает, и Винченцо нравилось, что он может полностью ей довериться. Он просто лежал и любовался ее движениями, полными заботы и опытности.
Потом они заснули вместе, и это было самое прекрасное, что довелось Винченцо пережить после смерти матери. Точно где-то в глубине его замкнувшейся от мира души распахнулась дверь – и свет наполнил все тело.
А потом появилась полиция – без предупреждения взломали дверь и ворвались в квартиру. Их было не меньше дюжины – масштабная операция. Винченцо и Таня от неожиданности не знали, что делать. К счастью, на кухне в тот момент находились двое их товарищей, они подняли шум, и у Тани с Винченцо появился шанс уйти через окно.
Почти голые, они выбрались на крышу, перебрались через стену на крышу соседнего здания. В ночи мерцали синие мигалки. Крики, лай собак – совсем как в кино. Таня взяла Винченцо за руку, и он почувствовал себя неуязвимым.
ИЗО все еще стояла в гараже. Они запрыгнули в машину – ни паспортов, ни денег, ни одежды. Винченцо направился на погруженную в темноту площадь Центрального рынка. Остановился возле лавки Джованни. Вскрыл замок, и они проникли внутрь, свет включать не стали. Винченцо открыл тайник под кассой и вытащил несколько сотенных купюр, пока Таня совала в пакет сыр и салями.
– А шмоток у твоего дяди никаких тут нет?
Винченцо задумался, потом открыл дверь в каморку матери, щелкнул выключателем. Загудела неоновая лампа. На маленьком столике стояла всеми забытая швейная машинка, рядом высилась стопка отрезов, – будто Джульетта куда-то ненадолго вышла, прервав работу. Таня оглядела комнатушку, потрогала платья на вешалке и сняла одно.
– Как я тебе?
Смеясь, покрутила подолом. И только тут заметила, что Винченцо смотрит не на нее, а куда-то в пустоту.
Глава 57
Стараясь не попадаться на глаза полицейским, они двинулись в направлении границы. Впереди лежала пустая трасса. На Тане была белая блузка и юбка в клетку с широким поясом – последнее, что сшила для себя Джульетта. Винченцо в голубой рубашке, ворот расстегнут, и чересчур свободном кордовом костюме. Незадолго до Австрии он свернул на второстепенную дорогу, которой ехал с оружием из Турина, мимо крошечной приграничной станции Миттенвальд.
Они преодолели перевал, призрачный в сером утреннем свете. Место гибели Джульетты не было отмечено ни крестом, ни памятной табличкой. Южный Тироль был окутан розоватым светом, сияние снега на вершинах слепило глаза. Когда солнце взошло, миновали Верону. Потом пересекли долину реки По, по автостраде Дель-Соле проехали Флоренцию, Рим и Неаполь.
Далее пошли ухабистые южные трассы. Они останавливались только на заправках. По очереди садились за руль и спали в дороге. Кофе, сигареты и кола – черная кровь империализма – были им пищей. К вечеру следующего дня прибыли в Реджо-ди-Калабрию, самый южный порт апеннинского «сапожка», и успели вовремя. Паром на Эолийские острова отчалил через считаные минуты.
Маршрут пролегал до Милаццо на Сицилии и дальше – на Липари, Стромболи и Салину. Там, на южной окраине Европы, где время вот уже несколько десятилетий не трогалось с мертвой точки, их не потревожит ни один немецкий полицейский. Они вкатили на палубу под любопытными взглядами матросов – совсем юная пара, странно одетая, на роскошной машине «гран-туризмо». На дорогах Италии их ИЗО успела пропылиться насквозь: ехать пришлось с открытыми окнами, поскольку система кондиционирования не справлялась с жарой. Но у них получилось – это стало окончательно ясно, когда паром отчалил от берега, за ним тянулся хвост пенной воды.
Поздним вечером они съехали в безлюдной гавани Салины. Их ИЗО осталась единственной машиной на пароме. Таня безмятежно спала на пассажирском сиденье. Винченцо высматривал дорогу, по которой много лет тому назад ехал с Кармелой на разболтанном грузовом мотороллере. В лунном свете призрачно серебрились очертания скал. Шумело море. Вскоре в темноте показались огни деревни.
Глухое бормотание мощного двигателя эхом перекатывалось по деревне, между старыми домами, желтыми в свете уличных фонарей. Винченцо вспоминал, как когда-то гулял здесь с Кармелой. Интересно, какая она сейчас? Места, во всяком случае, мало изменились. И через двадцать лет все будет так же. Разве что домик родителей Розарии в переулке, ведущем в рыбацкую гавань, больше не выглядел бесформенным нагромождением камней. Стены аккуратно подремонтированы и оштукатурены; ставни, телевизионная антенна, скамейка в цветнике. Понятно, во что Джованни вкладывал свои денежки.
Усталый и пропотевший Винченцо выбрался из машины. Соленый ветерок с моря быстро охладил разгоряченное лицо. Слышался глухой шум прибоя. Внутри ИЗО что-то щелкало и потрескивало.
Они добрались до южной оконечности Европы, отсюда и до Африки рукой подать. Впереди серебрилась гладь моря, позади на многие километры простиралась выжженная солнцем земля.
В окошке на первом этаже зажегся свет, возник женский силуэт.
Минуту спустя женщина появилась в дверях.
– Винченцо? Что ты здесь делаешь? – Розария не без раздражения разглядывала дорогую машину и спящую на переднем сиденье девушку. – Кто это?
– Моя невеста, – соврал Винченцо.
Только утром они увидели комнату, в которой вчера ночью без ног повалились на кровать. В голове все еще отдавался гул мотора, в доме все было тихо. Разве что отдаленный шум моря пробивался сквозь плотно закрытые ставни.
Они лежали на старой супружеской кровати из темного дерева, которая кряхтела так, будто не меньше трех поколений зачинались в ней и в ней же отдавали Богу душу. Стены пахли сыростью. Когда Винченцо попробовал подняться, у него закружилась голова.
– Что с тобой? – Таня положила ладонь ему на лоб.
У Винченцо был жар. Сквозь полузабытье он видел, как Розария без стука вошла в спальню с подносом и поставила на столик возле кровати апельсины, печенье и чашки с кофе. Она открыла ставни и озабоченно склонилась над юношей. Потом что-то сказала Тане на ломаном немецком. Кофе был горячий и горький, дальнейшее прошло мимо сознания Винченцо.
Он впал в беспамятство – пограничное состояние, сотканное из обрывков воспоминаний, фантазий и противоречивых ощущений. Винченцо пребывал вне пространства и времени, не отличая день от ночи, не различая людей у его кровати и тех, что существовали только в его голове. Таня держала его руку, когда Винченцо ночью открыл глаза, позвал мать по-итальянски и дернулся, когда Таня ответила по-немецки. В лучах пробивавшегося сквозь занавески весеннего солнца ему привиделся Винсент в клетчатых домашних тапках, с пистолетом в руке. Винченцо мерещился свет синей мигалки, плясавший на стене соседнего дома, когда они с Таней удирали от полицейских. Он видел, как блестели глаза Энцо, когда тот искал его в зале суда. А потом Винченцо пригрезился дневник Джульетты.