Дом Ротшильдов. Мировые банкиры, 1849–1999 - читать онлайн книгу. Автор: Найл Фергюсон cтр.№ 89

Поэтому 6 июля французское правительство одобрило в высшей степени подстрекательскую декларацию, составленную Грамоном для прочтения в Законодательном собрании. Как понял Гюстав, «резкие» выражения Грамона были истинным отражением позиции правительства: их не удовлетворит меньшее чем «официальное обязательство» Вильгельма, по которому он запрещал бы Леопольду претендовать на испанский престол. Если же Леопольд все же примет корону, это будет расценено как «объявление войны». «Здесь, — повторил он, — все готовы воевать и считают, что еще не было лучшего и более популярного повода к войне» ^[77]. Когда Гюстав встречался с французским премьер-министром Оливье, его предупредили, что Франция воспользуется «любыми средствами», чтобы помешать Леопольду занять испанский престол, «даже военными, и в таких обстоятельствах война будет поистине встречена с воодушевлением, как в 89-м году». «Император намерен получить, что хочет, — предсказывал Гюстав, — войну, объявленную после голосования в парламенте».

Решающим шагом в этом направлении со стороны Франции стало требование Грамона 12 июля — после того, как Леопольд отказался от своих притязаний, — чтобы Бенедетти потребовал у Вильгельма добровольного и необоснованного «заверения, что он больше не будет поддерживать его кандидатуру». Никто, конечно, не ожидал, что Вильгельм даст такое заверение, и неоднократные требования Грамона, чтобы Бенедетти попросил об этом, очевидно, были рассчитаны лишь на то, чтобы спровоцировать Берлин, как и просьба о письме с извинениями от Наполеона. В той же безрассудной манере, вместо того, чтобы удовольствоваться последними примирительными словами, произнесенными Вильгельмом в Эмсе, Грамон воспользовался депешей из Эмса как поводом к войне и во второй половине дня 14 июля объявил всеобщую мобилизацию — правда, не раньше, чем Наполеон в очередной раз прибегнул к своему испытанному средству разрешения дипломатических трудностей: потребовал созыва конгресса. Но было уже поздно. 15 июля Оливье и Грамон представили депутатам парламента свою версию событий в Эмсе не менее искаженно, чем Бисмарк. Война была объявлена. И лишь когда известие об этом достигло Берлина, Вильгельм согласился объявить мобилизацию в Пруссии. «Франция решила затеять… ссору», — констатировал Майер Карл. Трудно с ним не согласиться, пусть даже эта ссора оказалась весьма на руку Бисмарку и роковой для Франции. По мнению Гюстава, во Франции придерживались той точки зрения, что «если уж война необходима, если она неизбежна, лучше начать ее сейчас, чем через полгода».

На самом деле Франция не просто казалась более агрессивной, чем Пруссия, но фактически и была агрессором, что и определило невмешательство Великобритании. Как во время Люксембургского кризиса 1867 г., Ротшильды выступали в роли канала связи между Лондоном и потенциальными воюющими сторонами. 5 июля Наполеон попросил Альфонса передать сообщение Гладстону: он просил о поддержке в отзыве кандидатуры Гогенцоллерна. Натти передал просьбу Гладстону, доставив депешу к нему домой, на Карлтон-Террас, 11, рано утром 6 июля. Увидев, что Гладстон собирается отбыть к королеве в Виндзор, Натти проводил его до вокзала. По словам Морли, «какое-то время мистер Гладстон молчал. Потом сказал, что он не одобряет эту кандидатуру, но не расположен вмешиваться. Испанский народ волен сам выбирать себе монарха» ^[78]. Иногда его слова интерпретируют как удар по надеждам французских Ротшильдов;

но с такой же вероятностью можно предположить, что именно это они и хотели услышать. Прохладный ответ — вот что требовалось, чтобы сдержать безрассудного Грамона. Гюстав хотел, чтобы Англия «сохранила мир»: его желание подразумевало давление не только на Пруссию, но и на Францию ^[79]. «До нас доходят слухи, что ваше правительство оказывало сильное давление на наше, чтобы принять [компромисс], — писал он 11 июля, — но пока, к сожалению, настроение общественности и Палаты остается все более возбужденным». Таким образом, 12 июля, когда Леопольд отказался от притязаний на испанский престол, Парижский дом послал в Лондон еще одну депешу, в которой оптимистично утверждалось: «Французы довольны». Гладстон увидел депешу ближе к ночи. Она послужила предлогом для того, чтобы Гранвиль телеграфировал Лайонсу, послу в Париже, что Франции в самом деле следует «удовлетвориться… отзывом кандидатуры принца Леопольда».

Британское давление возымело в Париже некоторое действие: когда Лайонс передал послание, совет министров отклонил требование генерала Лебефа о призыве резервистов, и решено было не считать ультиматумом требование Грамона о гарантиях невозобновления притязаний. В тот момент неофициальное посредничество Ротшильдов, казалось, снова внесло свой вклад в сохранение мира. «Еще полчаса, — писал Гюстав, услышав об абсолютном одобрении Вильгельмом отказа Леопольда от притязаний 12 июля, — и объявили бы войну, хотя это, возможно, не сочеталось бы с представлениями императора, который хочет войны, но обязан удовлетвориться таким ответом. Таким образом, сохранен мир, точнее, война отложена, ибо я не верю, что отношения между двумя странами останутся хорошими». Облегчение Майера Карла было не таким безусловным: «Все разрешилось удовлетворительно, и мы спасены от ужасного бедствия в виде… европейской войны…» Следующий день принес с собой глубокое разочарование; и Ротшильды нисколько не сомневались в том, на ком лежит вина. В тот самый день, как началась война, Гюстав рассматривал вероятность того, что Франция может возобновить свои прежние притязания относительно Бельгии. Ничто не способно было больше дискредитировать Францию в Лондоне.

Историки часто пренебрегают финансовыми последствиями кризиса, хотя они достойны внимания, так как помогают понять тогдашнее невмешательство Великобритании. Первые месяцы войны более или менее одинаково повлияли на финансовые рынки Германии и Франции. В Париже дела шли плохо: как только стало известно о кандидатуре Гогенцоллерна, цена рентных бумаг поползла вниз, с 74,83 4 июня до 71,25 — 9 июля. После объявления войны рента резко упала до 67,05. Однако эти цифры почти не отличаются от показателей во Франкфурте и Берлине, где недавно выпущенные прусские 4,5 %-ные облигации резко просели с 93,5 до 77,3. Можно сказать, что в начале войны кризис в Германии был острее. Хотя стремления к ликвидности было достаточно для того, чтобы создать трудности для ряда банков в обеих странах, Ротшильды оставались более или менее невозмутимыми. Если не считать значительной суммы (35 млн франков) долга России, Французский дом, судя по всему, имел довольно мало проблематичных обязательств, а у Франкфуртского дома их почти не было. Даже если Майер Карл и не понял намека Бисмарка, он «вовремя принял… меры предосторожности». Конечно, когда просочились первые достоверные сведения о поражениях французов в битвах при Шпихерне и Вёрте, французский рынок обрушился, в то время как на германских рынках цены после падения пошли в рост. Британский же рынок Франко-прусская война почти не затронула: самое большое падение составило 3,6 % в период между маем и августом 1870 г. Разителен контраст с 1866 г., когда война между Австрией и Пруссией совпала с острым финансовым кризисом в Лондоне. (Судя по всему, в 1870 г. французский капитал начал перетекать в Лондон начиная со сравнительно раннего этапа конфликта — один из лучших индикаторов того, что, несмотря на всю риторику правительства, особого оптимизма в Париже не испытывали.) Имеет значение и то, что сам Гладстон 18 июля купил консолей на 2,5 тысячи ф. ст. по цене 90; его поступок можно считать частным, хотя и вполне обоснованным, вотумом доверия британскому невмешательству ^[80].