Дом Ротшильдов. Мировые банкиры, 1849–1999 - читать онлайн книгу. Автор: Найл Фергюсон cтр.№ 70

Смятение царило и во Франкфурте; все понимали, что прусские войска представляют прямую угрозу для города. С самого начала войны Майер Карл писал об уязвимости Франкфурта, «который находился в центре событий», и его надежды «остаться в хороших отношениях с обеими сторонами» вскоре растаяли. Он сам, естественно, был на стороне большинства немецких государств и самого Германского союза против Пруссии. «Теперь, когда начались враждебные действия, — писал он 11 июня, — остается надеяться, что Пруссия получит грандиозную порку и будет примерно наказана за свое непостижимое поведение, которое все считают неслыханным в… древней и новой истории». 20 июня активно велись приготовления к тому, чтобы «удержать пруссаков на расстоянии» от Франкфурта; но 8 июля, когда прусская армия подошла к городу, стало очевидно, что сопротивление бесполезно, и Майер Карл поспешил услать дочерей во Францию. 17 июля, после еще одной решительной победы Пруссии над войсками Германского союза, Франкфурт был оккупирован. «В огромном смятении и тревоге» жена Майера Карла Луиза описывала своей золовке Шарлотте «наглость пруссаков… которые доходят до грабежей… они врываются во все лавки, выбирают самые красивые и самые дорогие товары и даже не думают ни за что платить. В доме Вилли на Цайле солдаты заняли все комнаты, за исключением спальни Матти [Ханны Матильды], и за едой не пьют ничего, кроме шампанского!».

Будь утверждения об ассимиляции Ротшильдов в странах их проживания верными, подобные чувства были бы куда менее выраженными в нейтральных Лондоне и Париже. И все же Ротшильды не растворились в своей среде: судя по всему, семья отождествляла себя с австрийско-германской стороной. Когда итальянцы, по словам Джеймса, получили «хорошую взбучку» при Кустоцце, он радовался. «Это пойдет им на пользу, — писал он, — и облегчит путь к миру». Что касается Пруссии, опасения Майера Карла, что Французский дом может запоздало откликнуться на призывы Бляйхрёдера о помощи, были, конечно, необоснованными. Джеймс объявил, что он «от всей души желает Австрии задать проклятым пруссакам хорошую порку, потому что они все испортили». Поэтому, узнав о потерях Австрии накануне Кёниггреца, он «едва не сошел с ума». «Заявляю, — писал он племянникам, — сейчас я всецело на стороне Австрии… потому что война слишком несправедлива». Даже его восьмилетняя внучка Беттина «очень злилась на Бисмарка за то, что он взял Венецию [так!]». «Теперь Бисмарк будет решать, — спрашивала она своих английских бабушку и дедушку, — поедете вы в Ганнерсбери или в другое место?»

Но что он мог поделать? В то время как приближенные императора продолжали поощрять его антиавстрийскую политику, Альфонс уже в апреле понял, какими осложнениями чревата война для Франции. Нерешительность Наполеона — его подстрекательство как Италии, так и Австрии — сделала его не арбитром, как он надеялся, а простым зрителем. 1 июля Альфонс метко суммировал противоречивость французской политики: «Если австрийцы победят, наше правительство снова подружится с ними, если они проиграют, мы их бросим… Возможно, вскоре образуют два наблюдательных корпуса, один на Рейне, а другой в Альпах. Как мера предосторожности, а не с какой-то определенной целью, потому что император, как говорят, весьма нерешителен и принял холодный и сдержанный тон в своих отношениях с Пруссией. Франция в результате поднимает ставки. Перевес пруссаков в Германии станет огромной опасностью, которая не компенсируется даже приобретением Рейнской провинции… Поэтому все симпатии общественности на стороне австрийцев, хотя из-за того, что никто не знает, что думает император, все боятся их успеха так же, как желают его, ибо друзья Л. Наполеона очень агитируют в пользу Пруссии».

Альфонс справедливо предположил: если Наполеон не может решиться вступить в войну на стороне Австрии — или ему недостает для этого военной готовности, — он не в том положении, чтобы требовать «компенсации» у победоносной Пруссии. Ротшильды считали, что французские притязания на ряд территорий в Германии, Бельгии и Люксембурге ни к чему не приведут: самое большее, на что способна Франция, — убедить побежденных итальянцев принять Венецию, не требуя больше ничего. Как ни хотелось Джеймсу «преподать урок агрессивной Пруссии руками Французской империи», он вынес убийственный вердикт: «На месте императора я стыдился бы самого себя». Для него и его сыновей война Франции против Пруссии была просто отложена: в конце концов Наполеон «вынужден будет пойти на войну с Пруссией, потому что… они считают, будто Европа принадлежит им». Любой мир между Францией и Пруссией будет лишь «ублюдочным миром».

Английских Ротшильдов победа Пруссии также привела в ужас. Шарлотта считала итогом войны 1866 г. не объединение Германии, а ее разделение — более того, ее поражение от Пруссии. 10 июля она даже предсказывала, что амбиции Пруссии в конечном счете потребуют вмешательства Великобритании: «Пруссаки… вряд ли проявят умеренность в час их победы. В таком случае, а именно: если они пожелают проглотить всю протестантскую Германию, Франция, возможно, не извлекая из ножен свой… меч, потребует все Рейнские и католические провинции новой северной империи… хотя мы не хотим вмешиваться… и несмотря на недостойную речь лорда Дерби, которая сводится к тому, что великие события на континенте нас не касаются… мы будем втянуты в военную интервенцию, чтобы не дать разделить весь цивилизованный мир между Францией и Пруссией».

Конечно, как говорил Альфонс, Наполеон мог бы действовать решительнее, чтобы сдержать Пруссию, если бы Францию поддержала Англия. Однако этому не суждено было случиться. Условия, выдвинутые Бисмарком, по которым Пруссия получала военный контроль над Германией севернее Майна, но южнонемецким государствам гарантировалось «международное независимое существование», виделись в Лондоне достаточно умеренными, поэтому о совместной интервенции речь не шла. Как заметила Шарлотта, в ответ на просьбу Луизы «попросить мистера Делана поместить убедительную статью в „Таймс“: „Какое дело графу Бисмарку до статьи в наших английских газетах? — Он захватил мир, даже сейчас он не удовольствовался бы миром, не приобрети он для себя империю почти такую же большую, как ему хотелось… и управляй он ею, не боясь революции и агрессии“». Самое большее, что могла сделать Шарлотта, — вступить в «дамский комитет, который собирает по подписке средства в пользу бедных австрийских солдат».

И все же, несмотря ни на что, политическое значение Кёниггреца перевешивало экономическое значение; более того, быстрое окончание военного конфликта способствовало общему финансовому оздоровлению, быстро покончив с дефицитом денег предшествующих месяцев. Помня об этом, не следует преувеличивать финансовые издержки войны для Ротшильдов. Как мы видели, предчувствуя надвигающуюся бурю, Джеймс за несколько недель до начала военных действий сократил убытки и минимизировал свою уязвимость. Уже 9 апреля он дал лондонским племянникам совет, который достоин известности не меньше его пацифистских изречений. Он велел им продавать все ценные бумаги, какие можно, пусть даже себе в убыток. «Я очень боюсь войны, — писал он, — и готов пойти на жертвы, чтобы сохранить… запасы наличности, потому что на войне прибыль получает тот, у кого есть деньги». За неделю до того Джеймс приказал Бляйхрёдеру продавать ценные бумаги Ротшильдов в Берлине, как только он убедится в том, что война неминуема (хотя он разозлился, узнав, что Бляйхрёдер приступил к делу преждевременно). 10 апреля он написал в Лондон, что «рассчитался по всем ломбардским облигациям» и будет «следить за военными действиями равнодушно». «Итак, милые племянники, — писал Джеймс, имея в виду „полномасштабную панику“ на Парижской бирже, — конец света не наступит, а если начнется война, можно придумать другие способы заработать». В конечном счете это было главным принципом Джеймса: не мир любой ценой, а прибыль при любых обстоятельствах, мирных или нет.