Дом Ротшильдов. Мировые банкиры, 1849–1999 - читать онлайн книгу. Автор: Найл Фергюсон cтр.№ 53

Джеймс и Альфонс утверждали: денежная политика может быть делом только Банка Франции; уверенность испарится, если конвертируемость его банкнот окажется под угрозой; его поведение должно по возможности напоминать поведение Английского Банка за одним важным исключением: серебро по-прежнему должно иметь равный статус с золотом в банковских резервах. Перейры стремились нанести ответный удар, обвинив в своих трудностях высокую учетную ставку Банка Франции и утечку французского капитала за границу, организованную Ротшильдами. Как выразился Эмиль Перейра в ноябре 1865 г., «в Банке Франции… есть люди, которые желают мне зла… Но не я финансировал железные дороги в Сарагосе и Аликанте; не я финансировал железные дороги в Ломбардии; не я отвечаю за 1500 млн итальянских займов, бельгийских займов, австрийских, римских, испанских… люди, которые одобрили все эти операции, среди тех, кто обвиняет нас в истощении национального богатства в интересах иностранцев!».

Но Ротшильды следили за агонией «Креди мобилье» с затаенным злорадством. Джеймс даже позволял себе время от времени спекулировать акциями «Креди мобилье», хотя, возможно, не он (как считали некоторые современники) стоял за их последним взлетом и падением в 1864 г. «Старый» банк стал новым; «новый» банк стал старым.

Более того, денежные затруднения начала 1860-х гг. возникли не только из-за не поддающихся контролю всемирных экономических сил; отчасти они стали следствием финансовой политики правительства. Итальянская война неизбежно влекла за собой рост государственных займов; так, в 1859 г. Банку Франции пришлось ссудить казначейству 100 млн франков под обеспечение рентных бумаг, а также дисконтировать казначейских векселей на 25 млн франков. Однако эти суммы составляли лишь малую долю общих займов режима в 1850-е гг., которые — даже без учета расходов на Крымскую войну и итальянскую кампанию — составили приблизительно 2 млрд франков. Критика, какой подверг подобные действия бывший государственный министр Ашиль Фульд, привела к нежелательной перегруппировке политических сил, которая была бы немыслимой еще десять лет назад.

Восстановление отношений с прежними врагами вначале наблюдалось лишь за городом. В ноябре 1860 г. сообщалось, что император «охотился в Сен-Жермене с Фульдом и Ротшильдом»; в октябре следующего года поползли слухи, что «Фульд, де Жермини [директор Банка Франции] и Альфонс Ротшильд в Компьене подолгу совещаются с императором об экономическом положении». Однако месяцем позже в Париже объявили о том, что Фульд возвращается на пост министра финансов — Ротшильды и биржа в целом не скрывали радости по этому поводу. «Рад заметить, что… твой добрый друг… Фульд последовал твоему мудрому совету не снижать учетную ставку», — писал Джеймс Альфонсу всего через несколько недель. Он призывал Альфонса «пойти к Фульду, откровенно и свободно немного поболтать с ним» и признаться, что «мы бы очень хотели работать с ним рука об руку».

Существенное доказательство нового согласия между Ротшильдом, Фульдом и Бонапартом появилось в январе 1862 г. после конверсии (сравнительно немногочисленных) 4,5 %-ных рентных бумаг в трехпроцентные. Хотя Джеймс, который проводил зиму в Ницце, испытывал небольшие опасения в связи с операцией, в конце концов Фульду удалось заручиться его полной поддержкой — не только в Банке Франции, но и на самой улице Лаффита. На первом этапе Парижский дом ссудил государству 30 млн франков (на 4 месяца под 5 %), чтобы повысить цену на трехпроцентные рентные бумаги. Вдобавок Альфонс согласился купить на 85,9 млн франков государственных тридцатилетних долговых обязательств, которые должны были также постепенно конвертироваться в трехпроцентные рентные бумаги. Конверсия стала успешной для правительства; Джеймс со своей стороны был доволен тем, что восстановил традиционное главенство Ротшильдов в государственных финансах Франции.

Знаменитый приезд императора в Ферьер на охоту 16 декабря 1862 г. необходимо рассматривать именно в таком контексте. Историки часто представляют «охоту в Ферьере» символом примирения Бонапарта со старыми «высокими финансами» Орлеанской династии, а иногда в нем видят символ не просто примирения, но и смирения. Именно так все и выглядело со стороны. В сопровождении Фульда, своего государственного министра (и кузена) графа Валевски, английского посла графа Коули и генералов Флери и Нея, Наполеон поехал по железной дороге в Озуар-ла-Ферьер, где в 10.15 его встретили четыре сына Джеймса. После того как император и его спутники прошли по расстеленному на станционной платформе зеленому бархатному ковру, расшитому золотыми пчелами, их доставили в сам замок в пяти каретах, украшенных сине-желтыми цветами Ротшильдов. По прибытии император увидел, что на всех четырех башнях замка развеваются имперские флаги. Далее в главном зале его познакомили с остальными членами семьи (в том числе с Энтони, Натти и его сестрой Эвелиной), и император задержался, чтобы полюбоваться висевшими там картинами Ван Дейка, Веласкеса и Рубенса. Затем он вышел в парк, где посадил памятный кедр, после чего был подан пышный завтрак. «Вместе с серебряным сервизом, отлитым в формах, которые сразу же уничтожили, чтобы он оставался уникальным, — почтительно сообщалось в „Таймс“, — на столе стоял сервиз севрского фарфора с подлинными рисунками Буше на каждой тарелке». Сама охота также прошла успешно: как сообщалось, было убито около 1231 голов дичи. Во второй половине дня в зале накрыли стол с блюдами на выбор; с галереи звучал «Хор демократических охотников», сочиненный стареющим Россини — пьеска для теноров, баритонов и басов в сопровождении двух барабанов и тамтама. В 6 вечера император со спутниками вернулся на станцию; их путь освещали «егеря, загонщики и другие служащие с факелами в руках».

Впрочем, степень примирения Ротшильдов с Наполеоном, судя по показному гостеприимству, вызывает сомнения. Хотя сам император произвел на Натти весьма благоприятное впечатление, в письме родителям он подметил определенную неловкость того дня: «Должен сказать, что прогулка была одной из самых неприятных, поскольку дорога [от станции] была как стекло… Случись такое в Англии, местные жители выказали бы гораздо больше воодушевления; здесь же крики „Да здравствует император!“ слышались по большей части от платных агентов… После завтрака, который затянулся и был бы превосходен, если бы только был теплым, спортсмены отправились в парк. Туда согнали великое множество дичи, но, поскольку большинство стрелков успели попробовать 10 или 12 различных сортов вина, они стреляли очень плохо. Всего убили около 800 фазанов, а должны были убить 1500».

Более того, если верить одному отчету, прощаясь с императором, Джеймс не сумел удержаться от язвительного последнего выстрела. «Sire, — якобы сказал он, — mes enfants et moi, nous n’oublierons jamais cette journée. Le mémoire nous en sera cher» («Сир, мои дети и я никогда не забудем этот день. Память о нем будет нам всегда дорога»). С артиклем мужского рода слово mémoire означает «вексель», что предполагает каламбур насчет императора (в обоих смыслах). Подобно братьям Гонкур, считавшим Наполеона лишь самым последним французским монархом, «который нанес государственный визит деньгам», немецкие карикатуристы того времени, которые изображали Наполеона на охоте за золотым тельцом или толстыми «мешками» денег, были далеки от истины (см. ил. 3.3 и 3.4); но все они чувствовали фальшь того визита. Прием в Ферьере можно считать всего лишь предложением примирения Англии и Франции — отсюда присутствие Коули и не меньше четырех английских Ротшильдов. И все же примирения не случилось. Наоборот, с каждым дипломатическим кризисом Франция и Англия расходились все дальше.