Дом Ротшильдов. Мировые банкиры, 1849–1999 - читать онлайн книгу. Автор: Найл Фергюсон cтр.№ 34

Помимо бума начала 1850-х гг., главной причиной для возникновения новых банков стала революция в средствах сообщения, начатая с приходом телеграфа. Хотя телеграф изобрели еще в XVIII в., а успешная демонстрация его применения прошла в 1830-е гг., телеграф получил реальное влияние на международные финансы лишь после 1848 г. В 1850 г. телеграфные линии ввели в коммерческую эксплуатацию в Соединенных Штатах, Англии, Пруссии, Франции и Бельгии; но настоящим водоразделом стал подводный кабель Дувр— Кале, проложенный в 1851 г. Еще до прокладки кабеля Юлиус Рёйтер ^[35] писал в Нью-Корт: «Если вы примете наши услуги по передаче берлинского и венского обменных курсов, мы обязуемся не передавать эти сведения никаким другим лондонским банкам; более того, мы обязуемся возместить вам убытки, если какая-либо телеграмма не придет в установленный срок». Однако любая такая монополистическая договоренность давно утратила силу в континентальной Европе и недолго продержалась в Лондоне.

Возможно, именно этим объясняется странно враждебное отношение Джеймса к новшеству, которое, как казалось, он должен был приветствовать. На протяжении 1850-х гг. он неоднократно жаловался, что «телеграф губит нам все дело». Дело в том, что с помощью телеграфа гораздо легче было делать то, что Ротшильдам так изобретательно удавалось раньше, а именно регулировать финансовую деятельность между филиалами, расположенными далеко друг от друга. Многие конкуренты Ротшильдов теперь стремились следовать их примеру с помощью «проволоки»: к 1860-м гг. такие франкфуртские семьи, как Шпейеры, Штерны и Эрлангеры, учредили филиалы в Лондоне и Париже, а Шпейеры также и в Нью-Йорке. «Похоже, — жаловался Джеймс в апреле 1851 г., — что вчера множество немецких мошенников продали [французские] железнодорожные акции в Лондоне с помощью телеграфа… С тех пор как телеграф стал доступен, люди работают гораздо больше. Каждый день в 12 они посылают депешу, даже по незначительным операциям, и в тот же день еще до закрытия биржи уже получают [прибыль]». Когда-то Ротшильды значительно опережали конкурентов благодаря непревзойденной системе курьеров и почтовых голубей; но теперь «новости может получать кто угодно». Джеймс понимал, что у них нет другого выхода и придется «делать то же самое», и все же изобретение телеграфа казалось ему «позором». Даже когда он уезжал в летний отпуск на воды, и там не было отдыха от дел: «Приходится слишком много думать, даже принимая ванны, что нехорошо». Его жалобы в 1870-е гг. повторял его сын: хотя у Ротшильдов не оставалось другого выхода, кроме использования новой техники, они всегда жалели, что с помощью телеграфа важные финансовые новости стали доступны всем, и по-прежнему писали друг другу письма в привычной для себя манере вплоть до Первой мировой войны.

Конечно, значение таких жалоб не следует преувеличивать. В действительности, хотя Ротшильды сталкивались в Европе с растущей конкуренцией, они по-прежнему играли в собственной лиге, будучи подлинно всемирной компанией. Более того, ряд крупнейших операций в 1850-е гг. они совершили на тех континентах, куда телеграф еще не дотянулся. До 1866 г. не было телеграфной связи Европы с Северной Америкой и Индией; до 1869 г. — с Латинской Америкой; а с Австралией телеграфная связь появилась лишь в 1873 г. В этих регионах по-прежнему хорошо зарекомендовала себя традиционная система Ротшильдов, состоящая из полуавтономных агентов, которые писали регулярно, но не ежедневно. Конечно, и европейские агенты продолжали делать свое дело: Вайсвайлер и Бауэр в Мадриде; Сэмьюэл Ламберт, сменивший своего тестя Рихтенбергера в Брюсселе; к ним присоединялись новобранцы вроде Ораса Ландау, который служил в Константинополе, а затем в Италии. Но их роль сборщиков сведений была уже не столь важна, как раньше, хотя, конечно, конфиденциальная политическая информация по-прежнему пользовалась большим спросом. Такую информацию можно было приобрести, только если агент обладал достаточно большими связями. Однако в тот период большую стратегическую роль приобретали более отдаленные агенты.

Кризис 1848 г. показал, как трудно вести дела через Атлантику, особенно когда агент занимал такое независимое положение в Нью-Йорке. Джеймс послал туда Альфонса в октябре того же года отчасти с целью заменить Белмонта представителем семьи Ротшильд. Письма Бетти к сыну показывают, насколько серьезным было такое намерение. Она советовала Альфонсу потерпеть до тех пор, пока он не наберется достаточно опыта в американских делах, но потом «…ты сможешь говорить на языке больших мальчиков; вначале почтительно, но, если вежливость не поможет, с силой и достоинством, какие подходят тебе по статусу и по праву и которые поставят его на место. Если и после этого м-р Б. захочет важничать, а тебя попросит смириться, что ж, ты будешь в том положении, когда сможешь принять вызов и указать этому господину на дверь…».

Очевидно, ситуация обострилась весной 1849 г. «Положение с Белмонтом больше нельзя терпеть», — писала Бетти 24 марта. Он «не заслуживает… даже тени доверия без потери прибыли и достоинства… Вопрос заключается в следующем: не станет ли полезным для будущего нашей семьи основание Нью-Йоркского дома, дома, который будет носить нашу фамилию… Людям вдумчивым будущее Америки видится столь грандиозным, что я… неизменно горжусь… приятно, что ты, мой сын, будешь тем, кто заложит основы Дома, который составит честь нашей фамилии… Тебя ждет карьерный взлет, и ты… за один шаг окажешься во главе большого Дома».

Как она писала сыну в мае, она хочет, чтобы он «обосновался в Америке для всего… и превратил глупость и жадность агента в великое будущее… Поэтому повторяю: оставайся в Новом Свете; если произойдет самое худшее, если Старый Свет падет, чего Господь не допустит, Новый Свет станет для нас новой родиной».

Этот замысел обсуждался и после возвращения ее сына в Европу (видимо, временного) в 1849 г. «Альфонс… твердо решил вернуться, — сообщал Лайонел, повидавшись с кузеном в Вильдбаде. — Мы говорили в общем об американских делах, но это все. И дядя Джеймс, и Альфонс много думают о том, сколько денег можно заработать в Америке, и желают продолжать там дела, так что он во всяком случае вернется». Сам Альфонс говорил о том, чтобы «перевести тамошние дела на более удобную основу», когда он вернется в Америку, и Кастеллане не сомневался, что вскоре Альфонс снова оставит Париж, «чтобы основать Нью-Йоркский дом». Даже в самом Нью-Йорке «повсюду знали, что барон Альфонс вернется в Штаты».

Однако этого не произошло; данное упущение, вероятно, стало единственной величайшей стратегической ошибкой Ротшильдов. Нелегко объяснить, почему так случилось. Судя по письмам Бетти, одной из причин послужило то, что Альфонс не смог отказаться от удобств парижской жизни ради менее утонченной жизни в Нью-Йорке. Мать долго убеждала сына; она рисовала ему будущее в розовом свете, намекая на то, что после первых двух лет повседневную жизнь предполагаемого нового дома можно будет поручить «временному агенту до того времени, как кто-то из семьи или, позже, твои братья захотят время от времени приезжать туда на несколько месяцев… Как только дом будет основан, ты можешь сразу же вернуться к нам, милый сын, в то же время присматривая за человеком, который заменит тебя…». Да и лондонские партнеры были не в восторге от этой затеи, хотя они продолжали подозревать, что Белмонт «спекулирует нашими деньгами». По мнению Бетти, Лайонел и его братья «относились к проекту неопределенно». Они «беспокоились, что Париж все меньше в этом участвует, и предпочли бы видеть там агента. Но этим агентом может стать лишь Давидсон, который много работает в их интересах».