Дом Ротшильдов. Мировые банкиры, 1849–1999 - читать онлайн книгу. Автор: Найл Фергюсон cтр.№ 170

На пути франко-российского союза стояли и серьезные дипломатические препятствия. Во-первых, казалось, по крайней мере внешне, что дипломатия Бисмарка зависит от поддержания связей между Германией, Австрией и Россией, которые он скрепил «Союзом трех императоров». Возвышение генерала Буланже способствовало возобновлению франко-германской враждебности, которая, впрочем, не привела к тому, что Россия перешла на сторону Франции: посол Российской империи в Берлине граф Петр Шувалов недвусмысленно объявлял, что в случае войны между Германией и Францией Россия сохранит нейтралитет. В начале 1880-х гг. целью России было поссорить Германию с Австро-Венгрией, а не рисковать отчуждением Бисмарка ради Франции. Тайный «договор перестраховки», подписанный Германией и Россией в июне 1887 г., возможно, был бессмысленным с практической точки зрения (он гарантировал нейтралитет России, если Германия не нападет на Францию, и нейтралитет Германии, если Россия не нападет на Австрию); но, по крайней мере, он демонстрировал возникшее и в Берлине, и в Санкт-Петербурге желание поддерживать некоторую дипломатическую связь. Более того, имелись важные пределы, до которых Франция и Россия могли идти друг другу навстречу. Франция никогда не выражала желания поддерживать политику России применительно к Турции; Россия никогда не выражала желания поддерживать политику Франции в Судане.

Наконец, имелись политические препятствия, и не только из-за очевидной разницы между Французской республикой и Российской империей. Убийство царя Александра II Освободителя в марте 1881 г. и восшествие на престол его сына-реакционера Александра III привело к значительному ухудшению положения 4 миллионов российских евреев, большинство из которых по-прежнему вынуждены были проживать в так называемой «черте оседлости» в Польше и на западе России. При Александре II делались некоторые послабления в части проживания и рода занятий; но волна погромов в 1881 и 1882 гг. поощрила царя и его новых министров в убеждении, что «народ» необходимо охранять от «пагубной деятельности» евреев, «во многом вредоносной». На волне «майских законов» 1882 г., которые налагали новые ограничения на места постоянного жительства евреев и их профессии, началась длительная кампания против них. Возможность получать образование, право владеть землей, доступ к ряду профессий, право жить в деревнях или за пределами «черты оседлости» — все это было урезано. Евреи реагировали по-разному: около 2 миллионов эмигрировали. Среди тех, кто остался, большинство боролось по мере сил. Некоторых привлекала революционная политика таких организаций, как социалисты-революционеры, социал-демократы и особенно еврейский Бунд: достаточно для того, чтобы убедить царских министров, что они правильно считали евреев угрозой. Когда в 1903 г. и особенно в 1905 г. в Кишиневе начались погромы, снова сопровождавшиеся обвинениями в ритуальных убийствах, из-за которых более 60 лет назад вспыхнуло «дамасское дело», имелось достаточно доказательств равнодушия, если не попустительства, властей, которые подтвердили за границей впечатление, что царский режим — самый антисемитский режим в мире.

12.1. Еженедельная цена закрытия российских 5 %-ных облигаций, 1860–1900

Примечание. С ноября 1889 г. основано на ценах 4 %-ных облигаций (как будто они имели 5 %-ный купон).

Все это приводило Ротшильдов в ужас. Уже в мае 1881 г. австрийские, французские и британские партнеры начали обсуждать, какие можно предпринять практические шаги «для наших несчастных единоверцев». Возможно, их интерес к этому вопросу подогрел брак дочери Альфонса с российским банкиром еврейского происхождения Морисом Эфрусси. В дипломатических кругах ходили слухи, что Ротшильды добились отзыва посла Франции в Санкт-Петербурге Апперта, когда он сообщил молодой мадам Эфрусси, что царь не примет ее при дворе. Русофобию Ротшильдов усиливало и то, что банк «Братья де Ротшильд» по-прежнему считался другими французскими банками (и, более того, российским министром финансов) предпочтительными агентами правительства России в Париже, без которых не был гарантирован успех ни одной крупной операции. В 1882 г., когда Шувалов неофициально обратился к Парижскому дому от имени министра финансов Бунге, Гюстав не стал ходить вокруг да около: «Мы можем ответить только одно: мы ничего так не желаем, как заключить финансовую операцию с правительством России, однако мы не можем так поступить ввиду преследования наших российских единоверцев». В последующие годы примерно так же отвечали России и в Лондонском доме.

Этим объясняется ограниченный успех Эли де Сиона (он же Илья Фаддеевич Цион), российского еврея с сильными германофобскими взглядами, который стремился стать посредником между правительствами Франции и России в то время, когда ходили самые настоятельные слухи о нападении Германии на буланжистскую Францию. Его целью, как он описал позднее, было достичь «экономического освобождения России от Германии и перевода рынка российских облигаций в Париж». Хотя он натолкнулся на скептическое отношение советника царя Михаила Каткова относительно опасности войны, когда посетил его в феврале 1887 г. (на том основании, что бряцание саблями было лишь предвыборной уловкой Бисмарка), Цион возбудил интерес Каткова, передав «результат моих бесед с несколькими представителями парижских „высоких банков“, которые все весьма расположены [к России]». По его мнению, у него имелась и козырная карта: «…один из братьев Ротшильд, с которым я имел долгую беседу на данную тему в конце января… заверил меня, что их дом всегда к услугам нашего [российского] министерства финансов [и готов] возобновить отношения, которые были прерваны насильственным путем 12 лет назад, в тот момент, когда Франция была обязана передать весь свой капитал на собственные внутренние нужды».

Затем Цион передал подобные же утверждения новому российскому министру финансов И. А. Вышнеградскому, который выразил сомнения в вероятности «сотрудничества с Домом Ротшильдов, без которого парижский рынок не имеет особой ценности». Вышнеградский ответил: до тех пор, пока у него не будет убедительных доказательств благожелательности Ротшильдов — он предположил, что Парижский дом может предложить конвертировать ипотечные облигации, выпущенные российским отделением «Креди фонсье», — он не склонен напрямую, от имени правительства, обращаться на улицу Лаффита. По словам Циона, затем он вернулся в Париж и повел переговоры с Ротшильдами на эти темы. В конечном итоге переговоры увенчались успехом. Хотя в апреле, на пике «кризиса Буланже», Катков сообщил ему, что условия, которые обсуждались в то время, неприемлемы, Цион тут же поехал в Санкт-Петербург и добился одобрения правительства. 5 мая Вышнеградский и неназванный представитель Ротшильдов подписали соглашение о сокращении процентной ставки по ипотечным облигациям всего на сумму около 108 млн марок. Позже Цион опубликовал письмо от Парижского дома, где его поздравляли с достижениями и выражали «удовлетворение, что мы сумели получить прибыль по такому случаю и возобновить непосредственные отношения с министерством финансов Российской империи».

Впрочем, не следует преувеличивать значения деятельности Циона. Хотя он торжественно заверял всех в собственном альтруизме, сами Ротшильды считали его «человеком сомнительной честности» и проницательно замечали: «Ничто не доказывает, что он не начнет представляться здесь нашим представителем, как он уже представляется нам посланцем министра в силу двойного поручения, которое он добровольно взял на себя». Вполне вероятно, что Цион неверно излагал в своих мемуарах суть операции с ипотечными облигациями. Необходимо помнить, что в апреле и мае 1887 г. происходила кульминация «кризиса Буланже». Даже из собственных признаний Циона становится очевидно, что Бисмарк, понимая, что происходит, стремился вмешаться в его переговоры. Не мог Цион и заключить сделку, не заручившись согласием Бляйхрёдера в Берлине: в конце концов, первые ипотечные облигации были выпущены Бляйхрёдером, а не Ротшильдами, хотя Парижский дом держал пакет того выпуска. Учитывая, что большинство ипотечных облигаций находились в руках немцев, а не французов, Цион на деле лишь добился одобрения Ротшильдами операции между Берлином и Санкт-Петербургом. Одобрение было дано без труда, потому что оно ничего не значило; оно не представляло решительного поворота российских финансов в сторону Парижа. Более того, в сентябре 1887 г., когда такой поворот действительно произошел, Ротшильды в нем не участвовали.