Неподалеку они нашли небольшой, но уютный трактир, в котором и в это нищенское время в меню значились щи, кровяная колбаса и вобла, а из напитков тайно, из-под стойки, подавали кальвадос. Слово для России было неведомое и даже загадочное, а потому особо привлекало внимание пьющего народа. По вкусу напиток напоминал смесь денатурата с гуталином. Но все же при сухом законе – алкоголь. В ценнике, для инспекторов, его обозначали как «гишпанский лимонад».
Присели в нешумном уголке. Нестор снял очки, и Шомпер радостно сказал:
– Ну вот! Теперь узнаю.
– Вы хоть домой наведались? Чи сразу – на митинги? – улыбнулся Нестор.
Исак Матвеевич выпил кальвадосу и размяк.
– Был… Пока я мучился в тюрьме, моя Нина променяла меня на пожарного, – поочередно вытирая слезящиеся глаза и нос, всхлипывая, стал рассказывать Шомпер. – Его каска висит в моей прихожей как сияющий символ пошлости. Теперь у меня нет ни Нины, ни квартиры, но… – Шомпер гордо вскинул голову, – тем ярче мое ощущение свободы!
– Где же жить будешь, Исак Матвеич? – спросил Нестор. Сочувствие заставило его перейти на «ты».
– В клубе Союза анархистов, на Дмитровке. Присоединяйся, Нестор! Там хорошо! Беседы текут… ну, как у нас в камере.
Нестор хмыкнул.
– А может, поедем до нас, на Украину? – спросил он. – Далась тебе эта Москва. А у нас будешь первым человеком. Там таких, как ты, ораторов нету. Наши заслушаются. Мы, хлеборобы, со словами не очень. А сейчас такое время, шо слова нужны! Соловьиное время!.. – Он глядел, как Шомпер жадно хлебал оловянной ложкой жиденькие щи, усеивая капустной лапшой бороду, и продолжал: – Нам бы про землю понять… як взять ее? Як анархическую власть на селе установить? Шоб и анархия, и новый порядок – все разом. На одной грядке… Ты бы, Исак Матвеич, зажигав людей своими речами, а я при тебе дело бы делав…
– Дело, Нестор, будет делаться здесь, в Москве! – категорически заявил Шомпер, насытившись. – Здесь столица анархии! Петроград что! Холодный город, чиновничий. А Москва, она горячая, вольнолюбивая! Отсюда свет анархии распространится на всю Россию. И на твои края тоже.
– Да это як знать. – Махно хитро сощурился. – А может, столица анархии будет именно у нас, в Гуляйполе?
Шомпер тихонько, прикрывая ладонью рот, страдающий отсутствием нескольких зубов, засмеялся:
– О, прекрасные мечты!..
На улице они обнялись.
– Свидимся ли? – спросил Шомпер, плача. – Куда нас революция занесет?
– Меня – так на Брянский вокзал, – ответил Нестор, отстраняясь и поправляя темные очки. Вздохнул: – Жаль, не хочешь со мной. Очень нам на селе ораторы нужны. Народ сейчас слово ловит в оба уха. Жадный на вольное слово, заскучал при царе! Не попов же слухать! Им революция как таракан в ухе! А то поехали? А?
– Нет. Я нужен тут, – убежденно сказал Шомпер. – Отсюда все начнется.
Все еще шмыгая носом, он достал из кармашка жилетки простенькие серебряные часы, «дутые», выпуклые, тяжелые – такие носили приказчики, но на цепочке – и протянул их сокамернику:
– Прими, Нестор! На память!
– Да шо ты, Исак Матвеич, – даже рассердился Махно. – Як можно! Тебе самому они не меньше, чем мне, нужны.
– Бери, бери! Мне Зяма «Лонжин» обещал подарить. И подарит, я знаю. Он любит пыль пускать в глаза, банкирский сынок… Но он добрый! – Шомпер сунул часы Нестору в карман шинели. Заботливо посоветовал: – Ты только их подальше спрячь. – И снова всхлипнул: – Все ж дорога впереди. Опасная, я так понимаю, дорога!
На перроне была толчея. В зеленый вагон пыталась вломиться толпа.
– Билеты, граждане! Билеты! – тщетно взывал кондуктор.
– Какие билеты? – возмутился матрос. – Я на Черноморский флот еду кровь проливать! А ты – билеты! – Он протянул руку Нестору: – Давай, солдат! А то сомнут! Свободный народ, чего с него возьмешь? – И втащил Махно в вагон.
…Бежали за окном деревья, проносились смутные пейзажи. Дождь заливал стекло.
– Далеко направляешься? – спросил у Нестора матрос.
– В Гуляйполе.
– Где ж это?
– В степи.
– И что там у вас, в Гуляйполе?
– Земля.
– Много?
– Много, – усмехнулся Нестор. – От края до края. Як твое море…
Поезд остановился в Гуляйполе. Это уже была не та чинная и чистенькая станция, как раньше. Теперь прямо на дощатой платформе, на просторном перроне раскинулся огромный базар. Шум, гвалт. Груды мусора. И поезд, что подкатил к Гуляйполю, тоже был базаром, только на колесах. С площадок, с крыш, из окон вагонов соскакивали люди. Много солдат, то ли собирающихся на фронт, то ли бегущих оттуда, мужики и бабы с одичавшими взглядами, многие в полувоенном сукне: война раздевает, война и одевает. Вклинивались в толпу, размахивая привезенным на продажу.
– Картопля! Картошечка! З укропчиком, з шкварочкамы!.. – звучали голоса торговок.
– Чоботы военни, мной не брошени, вамы не ношени! – поднимал над собой сапоги солдатик. – Пидметкы бычачи, голенища свынячи! Два рубля – обувка твоя!
– Рядно! Рядно! Две штуки беры – всей родне на штаны. А если на онучи, так еще лучше!
– Сало гуляйпольске! Соломлою смалене! Съешь шматок – прожывеш лышний годок!
Не только станции на Украине изменились, но и язык стал несколько другим. Война еще сильней перемешала Россию и Новороссию. Московский, курский, рязанский говоры все больше проникали в степной суржик.
Никем не узнанный, надвинув на лоб папаху, подняв воротник шинели, в пугающих темных очках, Нестор пробрался сквозь перронную суету.
Одна из торговок пригляделась к «солдатику», ахнула:
– Дывысь, Мотря, чи то не Нестор Махно, чи… Ей-бо, Нестор!
Товарка чуть не уронила укутанную в тряпье кастрюлю:
– Тю на тебе! Он же на каторги помер, в Сибири!
– Яка Сибирь? В Москви сыдив, у подвали! Девять год!
– Очи, дывысь, в чорному, як у старця. Ослип, чи шо?..
Вместе со своим товаром бабы вскоре оказались на площади позади вокзала. Укладывали на бричку товар, усаживались сами.
– Поехали? – спросил возчик.
– Пидожды!
Нестор тоже вышел на площадь, медленно побрел меж бричками и таратайками, вглядывался в лица.
– Ни, не слипый! – твердо сказала торговка. – Бачиш, головой крутыть. Выглядае когось, чи шо?
– То ж он пид чорнымы окулярамы очи од людей скрывае.
– Нашо?
– Видать, у нього тепер, писля каторгы, очи таки, шо… Ну, як у зверя!.. Поганяй, Мыхайло!
Бричка тронулась и, поднимая дорожную пылюгу, покинула станцию.