…Когда Зяма, облепленный племянниками, вышел на площадку, на ней никого не было.
– Нестор! Нестор! – прокричал Сольский вниз, в гулкую пустоту.
В ответ – тишина.
Переулок тоже был пуст.
А Махно вновь проталкивался сквозь толпы людей, высыпавших на московские площади. Студенты. Рабочие. Солдаты. Они сбивались в кучки по трое, по пятеро. И среди них обязательно оказывался один, который поднимался на какое-нибудь возвышение и начинал доказывать свою правду.
Махно вслушивался в обрывки речей, всматривался в эту неизвестную ему, кипящую страстями Москву. Ну и город!
На каком-то перекрестке он в нерешительности остановился. Напротив, через дорогу, собирался очередной митинг. Тощенький солдатик, взобравшись на оконный отлив и держась за водосточную трубу, выкрикивал:
– Братцы! Земляки! Народ московский! У нас в Питере всех ахвицеров отменили! Полная им ревизия и отрешение… как и царю!..
Разномастная публика, растекшаяся по площади, стала подтягиваться к солдатику.
– Как же это можно – без офицеров?! – жеманно возмутилась толстая гимназистка с красным бантом.
– Теперича, граждане, никаких там «благородиев» и «превосходительств», а только «граждане» – как все! И денщики отменяются! Дезентиров тоже больше нет!
– Это как же? Почему? – ахнула толпа.
– А так: не желаешь служить – не надо! – вопил солдатик. – Никакой буржуазной смертной казни! Живи как хочешь! В полное свое удовлетворение!
– Ну все! Пропала Россия! – Какой-то гражданин в каракулевом «пирожке» выбирался из толпы. – Заболтают, порушат… Боже, а как мы все ее ждали, эту самую демократию!
– Ждать надо тещу в гости, – мрачно бросил вслед «пирожку» фельдфебель с пустым рукавом, заткнутым за пояс.
– Простите? – обернулся «пирожок».
– Я говорю, вы все ждали демократию – и раскачали дерево! Вот оно вам счас и засветит в глаз… спелой грушей.
– Ты, петроградский! – закричал Махно выступающему. – Насчет земли какие у вас там слухи? С панами как быть?
Но солдатик не слышал Нестора.
– И полиции полная отмена! – кричал он в толпу. – Теперь будет «народная милиция»! Добровольная! И без всяких там арестов, а словесное разъяснение! Потому как свободный гражданин, он поймет, ежели что своровал или сфулиганил…
– А как с землей? – настойчиво добивался ответа Нестор.
– Да не слушай его, браток! – сказал фельдфебель, уводя Нестора. – Казарменный оратель! Чистая сорока! Наслушался где-то слов и теперь трещит как попало…
– А как с землей? – спросил Махно у фельдфебеля и продолжил настойчиво добиваться ответа. – Может, вы шо слыхали? Насчет земли-то какой указ?
– Да кто его знает… Землю, конечно, надо по справедливости… Только если с фронту все дезертируют, то кому земля достанется? Германцам! Вся! И панская, и хрестьянская!.. Ой, нет больше сил слушать все это! – Фельдфебель с досадой махнул единственной рукой. – Прощевай, земеля!
Нестор, все еще в затемненных очках, продолжал бродить по многолюдным улицам.
– Тпр-ру-у! Стой! – Близ Нестора остановилась пролетка. Пьяненький господин, должно быть купец, в шубе нараспашку, соскочил с подножки.
– Солдатик! – обратился он к Нестору и, обхватив его, троекратно расцеловал. – Спасибо тебе, защитник! За Рассею нашу глазоньки потерял! Господь тебе в поводыри и в утешители… Возьми! На поддержание!
В ладони Нестора оказалась смятая «катенька», а купчина, довольный собой, укатил на своей пролетке.
– Разжился на солдатском сукне, а теперь куражится! – Около Махно возникла какая-то потертая личность в пенсне. – Дозвольте, гражданин, я окажу вам содействие… ассигнация крупная, неудобная. Разменяю… тут рядом.
Махно на мгновение приподнял очки, и личность в пенсне встретилась с исполненным решимости стальным взглядом серых глаз.
– Я сейчас тебя самого разменяю, – процедил сквозь зубы Махно.
– Понял, понял! Обознался! Прощению просим!.. – Хлыщ перебежал через дорогу и растворился в митингующей толпе.
Странный город – революционная Москва. Митинги, разговоры, споры. И над всем этим – колокольный звон. Мерные и редкие удары. То ли благовест к богослужению, то ли печаль по кому-то усопшему. Церквей – что тюльпанов в новороссийской весенней степи.
В скверике Махно прибился к довольно большой толпе, окружившей человека, взобравшегося на замолкший до тепла фонтан. Кудлатый, бородатый, захлебывающийся словами оратор положил одну руку на грудь мраморной нимфы, а другой махал в воздухе, подкрепляя свои мысли замысловатыми движениями. Махно узнал в ораторе Исака Шомпера. Когда успел?
– Граждане ныне вольной России! Не дайте обмануть себя ложными посулами свободы, равенства и братства! Не забывайте, что с этими же лозунгами французская революция привела к кровавой императорской власти Наполеона… Всеобщая амнистия, отмена цензуры, беспрепятственность стачек, собраний, союзов, партий – это робкие шаги к полной, истинной свободе, которую даст человеку лишь анархия! Ибо только анархия навсегда освободит человека от страшных пут, которыми связывают нас долг, семья, религия, деньги!..
– Больно умно талдычит жидок, – заметил мастеровой в кожаной кепке, закуривая папироску и толкая в бок свою подругу. – Слышь, Тонька… А заместо денег, значит, чего?
– Ты брось эти словечки! Ну, насчет жидов! – угрюмо оборвал его матрос. – Жидов больше нету, а есть граждане еврейской национальности. А говорит он в самую точку. Ежели хозяев не будет, значит, и денег не будет. Правильно говорит.
– Да мы чего! – оробел мастеровой. – Не будет, так и не будет. Мы к им не шибко привыкшие.
– Да, и любовь станет свободной! – продолжал выкрикивать Спиноза. – Брак будет заключаться без участия церкви и государства… и так же расторгаться! Вот вы, гражданин и гражданка! – Палец Шомпера отыскал среди собравшихся мастерового и его подругу. – Вы молоды, красивы, свободны! Разве вы против неподневольной, яркой, лебединой любви?
– Во как загнул! – отозвался мастеровой и вновь толкнул подругу в бок. – Ты как, Тонька, насчет лебединой?
Тоня смутилась и уткнулась носом в платочек, скрывая лицо.
Шомпер между тем уперся близоруким взглядом в Нестора, но не узнал сокамерника в солдатике с черными очками. Махно протиснулся поближе.
– Вот перед вами слепой солдат, страдалец несправедливой войны, жертва царизма! – продолжал Шомпер, направляя палец на Махно. – Он уже не увидит свободу, но он почувствует ее всем сердцем! Заря новой жизни будет светить и ему!
Махно оказался совсем близко от Шомпера, дернул его за штанину:
– Слазьте, Исак Матвеич! Дайте другим покричать!
– Нестор, ты? – ахнул Шомпер. – Ну не признал, прости!..