Он замолчал. Вельяминов смотрел на Новицкого льдинками светло-голубых глаз, но в полутьме землянки Сергею показалось, что где-то внутри рыжей головы начальника штаба начинает вдруг разгораться огонь.
— Хорошее сравнение, Сергей Александрович. Мне и самому начинает приходить в голову, что Кавказ — не что иное, как крепость. Огромная, ставшая твёрдо на местности, охраняемая многочисленным гарнизоном. И брать её надо по правилам современной войны, разработанными маршалом Вобаном. Мы не с голыми дикарями имеем дело, а с серьёзным, опытным и мужественным противником. Надо строить линии, рыть апроши
[56], подводить сапу
[57] и всё время укрепляться, укрепляться, укрепляться. Да, отчаянными бросками эту войну нам не выиграть.
— Я совершенно с вами согласен, — подтвердил Новицкий со всей серьёзностью. — Но только если...
Вельяминов качнулся вперёд.
— Вы уже слышали рассказы о нашем походе?
— Да, Алексей Александрович, слышал.
— И укоряете меня, разумеется, за излишнюю жестокость.
Новицкий напрягся, словно собрался прыгать с обрыва в стылую осеннюю воду, но выбора не было, отвечать приходилось честно, хотя избегая ненужной резкости.
— Я надеюсь, что обстоятельства, обусловившие определённую жёсткость...
— Перестаньте, Новицкий, — оборвал его Вельяминов нетерпеливо. — У меня был приказ командующего, и я его выполнил. Я приказал атаковать и отвечаю за последствия полностью. Но — это война. Вы не хуже меня знаете, что после штурма удержать солдат невозможно.
Новицкий вспомнил вдруг рассказы Ван-Галена о том, как прокатывались армии французов и англичан по городам и сёлам Испании, и не нашёл, что возразить генералу. Но тот его бы и не услышал.
— Вы не были в хуторах, что вырезали эти доблестные сыны гор. А я вошёл туда вместе с казаками.
Он сделал паузу, и в тишине Сергей вдруг услышал, как хрупнул несчастный карандаш. Вельяминов разжал пальцы и позволил обломкам упасть на столешницу.
— Я видел парня, что умирал на площади. Он женился пять дней назад и бросился защищать молодую. Они его не убили, нет, только обрубили обе руки по локоть и оставили истекать кровью, выть от боли и ужаса. Чем мы могли помочь — только пристрелить его побыстрее... Думаете, после этого я мог удержать людей одними приказами и увещаниями? Да, от нашей руки погибло почти полтысячи человек! Но если после этой трагедии двадцать тысяч не возьмут в руки оружие, побоятся навлечь на себя наш гнев, значит, мы были правы.
— Если, — слабым эхом отозвался Новицкий.
— Да, если, — продолжал Вельяминов, несколько успокоившись. — Если бы человек вообще мог предвидеть результаты действия своих, скольких бы ошибок удалось избежать.
Он собрал кусочки карандаша в ладонь и высыпал в ящик для мусора, прислонившийся сбоку стола. «А ведь мы почти что ровесники, — мелькнула вдруг неожиданная мысль у Новицкого. — Но сумел бы я так отвечать за судьбу огромного края, за жизнь и смерть сотен тысяч людей? Смог бы принять решение, предполагая, какие последствия может вызвать каждое моё неверное слово? Ермолов, тот хотя бы другого, кажется, поколения. А Вельяминов, Мадатов — почти мои одногодки...»
Генерал словно подслушал невнятные мысли своего собеседника.
— Возьмите хотя бы Мадатова. Вашего бывшего однополчанина. Благородное существо — называет его Ермолов. Сам слышал от Алексея Петровича и не раз. А, между прочим, пойманных разбойников вешает, не стесняясь, десятками. Без следствия, без суда, на месте преступления в назидание прочим.
— Ему тоже есть кому и за что мстить, — угрюмо заметил Новицкий.
— Да, история известная. И с родителями его, и с супругой... А, кстати, Новицкий, — Вельяминов вдруг усмехнулся недобро, — знаете, почему ещё казачки наши так вызверились? Мне объяснил один их полковник, так, мимоходом. Оказывается, пленных распределяют по станицам и каждая кормит тех, что достались по жребию. А зачем им в ожидании зимы лишние рты? Но и вообще, Сергей Александрович, vae victis! Горе побеждённым! Помните, кто первым это сказал?
— Если верить Титу Ливию, — медленно ответил Новицкий. — Сказал это вождь галлов Бренна. Когда побеждённые римляне взвешивали условленный выкуп, победитель бросил свой меч на чашу весов.
— Совершенно верно, и за две тысячи лет мало что изменилось. Думаю, что поворота не случится и в будущем, которое сколько-нибудь возможно предвидеть. Что же нам тогда остаётся? Делай, что должно, и будь что будет — так учит нас мудрость минувшего века... Но довольно с нас философии. Вернёмся-ка к делу. Я хочу иметь копию этой схемы и текст вашего сегодняшнего доклада.
— Будет исполнено.
Сергей понял, что разговор кончен, и встал.
— Можете не торопиться. Мы пойдём не спеша, мы, вообще, знаете, торопимся медленно, по заветам Алексея Петровича. Так что пока доберёмся до Владикавказа, а потом и к Тифлису через Дарьял, свободных вечеров вам, надеюсь, хватить с избытком.
— С позволения вашего превосходительства, — начал Новицкий.
— Да. Что такое?
— Я бы хотел вернуться в Грузию через Чечню.
— Вам недостаточно приключений?
— Приключения никогда не бывает чересчур много, — позволил себе улыбнуться Сергей. — Но когда я рисовал эту схему, подумал, что стоило бы, наверное, пройти вдоль западных склонов тех же хребтов, которые мы видели только с востока, со стороны Дагестана.
Вельяминов откинулся на спинку стула и посмотрел на Новицкого с некоторым вроде бы удовольствием.
— Приказать я вам не могу, но подобный выбор только приветствую. Чем могу быть полезным?
— Мне понадобятся припасы и средства, чтобы напять проводников.
— Я прикажу коменданту, — бросил коротко Вельяминов и потянулся к бумагам.
Сергей свернул листы карты и направился к двери, едва удерживаясь, чтобы не сдвинуть на прощание каблуки, словно он по-прежнему был в мундире...
III
Через неделю Вельяминов с пехотой и артиллерией вышел из крепости, направляясь к Владикавказу. Ещё через восемь дней в Грозную приехали новые проводники. Всё это время Новицкий провёл в палатке, сгорбившись над столом. Только после наступления темноты он выходил прогуляться по внутренним дворикам крепости. Он не хотел попадаться на глаза лишним людям, не желал, чтобы слишком многие говорили о странном русском, обросшем бородой, словно горец. Он не надеялся, что его предприятие останется совершеннейшей тайной, для этого он уже достаточно нашумел в прошедшие месяцы, но и не хотел необдуманным шагом навлечь на себя опасность, которой мог избежать.