— Почему не разбудили меня? Я тоже мог караулить, — спросил он, мешая слова русские и татарские.
— Ты гость. Мне приказано привести тебя невредимым. И ты не умеешь видеть сквозь темноту.
Отвечая, Петрос даже не повернул голову. Новицкий ещё раньше заметил, что он никогда не смотрел прямо на собеседника, но всегда слышал и замечал всё, что случалось рядом.
Невидимое ещё солнце уже подкрашивало розовым верхушки пихт, забежавших на хребет справа. Отдохнувшие за ночь лошади весело шли по утреннему холодку, а всадники поёживались в сёдлах, когда их кололи порывы ветра, прилетевшего от снежных вершин. Сергей был рад, что башлык и бурка надёжно защищают его от не успевшей растаять ночной прохлады, и знал, что так же надёжно они спрячут его и от острых палящих лучей дневного светила.
Через пять часов они приехали в Чинахчи.
Первыми их встретили два чёрных остова домов, сгоревших совсем недавно. Петрос протянул руку с плёткой, которую он никогда не выпускал из ладони, и мрачно процедил несколько армянских слов, которые Новицкий понял без перевода. И дальше, пока они пробирались к замку, Сергей видел среди цветущих садов и прогалы вырубленных деревьев, и обуглившиеся стены, и проломанные заборы, которые, очевидно, уже некому было восстановить. Людей успели похоронить, мёртвых животных тоже увезли, опасаясь заразы, но следы набега ещё видны были в мирном селении, как след после удара шашки, кинжала или же топора.
Очередной разъезд ускакал вперёд, и Новицкий ожидал, что ворота будут уже открыты, но он ошибся. Петрос приказал отряду остановиться, сам выехал вперёд, стал перед стеной, так чтобы его хорошо видела стража, и выкрикнул слово. И только тогда тяжёлые створки начали расходиться, но распахнулись ровно на ширину, чуть большую лошадиного крупа. Именно настолько, чтобы ни конь, ни всадник не ободрали бока и колени. Сергей подумал, что Мадатов хорошо вымуштровал людей. Не так, как это принято на Востоке.
Об этом он первым делом и сказал князю, когда его провели в кабинет военного правителя ханств Карабахского, Шекинского и Ширванского. Петрос остался во дворе, сразу начав принимать доклады своих подчинённых, и Новицкого сопровождали двое суровых юношей. Один с обнажённой шашкой и факелом шёл впереди, другой с заряженным ружьём замыкал небольшую процессию.
— Я не допускаю случайностей, — объявил Мадатов Сергею. — Я сам человек восточный, но воспитывался на Западе. Да и здесь, Новицкий, неосторожные не живут долго. Что у тебя за дело ко мне?
Сергей объяснил, твёрдо и коротко, докладывая как по команде. Мадатов слушал, сидя и постукивая пальцами по низкому столику, придвинутому к узкой тахте. Новицкий смотрел прямо на грозного генерала и, как ни старался, никак не мог узнать в нём молодого, застенчивого до мрачности подпоручика, которого встретил почти два десятка лет назад в Преображенском полку.
— Я читал депешу Рыхлевского. Зачем нужно было писать её по-французски?
— На случай, ваше превосходительство, если письмо вдруг было бы перехвачено.
— Давай без чинов, Новицкий, — буркнул Мадатов, подражая Ермолову, но Сергей видел, что генералу льстит подобное обращение, и вовсе не собирался вперёд фамильярничать. — Вздор говоришь. Думаешь, здесь некому иностранные языки разбирать? Ошибаешься. Всё поймут: французский, немецкий. Слышал я, что и англичане уже появились... Но по сути всё правильно. Поживёшь ты здесь месяц и выскользнешь незаметно. А человек, закутанный в башлык, твоего роста и такой же сухой, уедет завтра. Как рассветёт, так и отправится. Тот же Петрос проводит его к Араксу. Мол, проезжий, посланный из Тифлиса, направляется к Каспию и дальше, через море, к туркменскому берегу. Тебя же придётся здесь держать взаперти. Будешь читать, а по вечерам разговаривать с Софьей.
— Как она? — вырвалось у Новицкого.
Карандаш, который вертели железные пальцы Мадатова, хрупнул и разлетелся обломками. Генерал поднялся и отошёл к дальней стене, заслоняя и без того скудный свет, падавший из маленького оконца. Впрочем, Сергей был рад, что не видит его лица.
— А ты как думаешь сам, Новицкий? — ледяным, совершенно замерзшим голосом спросил его князь. — Слава богу, что сама живая осталась. Но доктор говорит, что детей у нас больше уже не будет...
Он замолчал, и Сергей тоже не осмелился проронить даже звука. Мадатов взмахнул рукой.
— А это мог быть мой сын, Новицкий! Ты понимаешь? Но теперь у меня уже больше не будет сына... Я не помню отца. Мне было два года, когда его схватили лезгины. Схватили или убили сразу, даже этого я не знаю. Дядя Джимшид был мне вместо отца, так и он сейчас лежит под тяжёлым камнем, здесь на кладбище у маленькой церкви. Кому я теперь передам всё?
Он развёл руки, словно бы пытаясь охватить и комнату, и замок, и селение, и всё Карабахское плоскогорье.
— Я заставил Ахмед-хана вернуть всё, что принадлежало нам, Шахназаровым. Алексей Петрович обещал, что государь подтвердит моё право владеть фамильным имением. Но мне некому будет его отдать! Бог даёт мужчине сына, чтобы он мог продолжить свой род. За что же он так наказал меня?
— Но вы говорили, ваше сиятельство, — осторожно начал Сергей. — Вы говорили, что и у вашего дяди тоже не было сыновей.
Мадатов усмехнулся, словно в комнате всхрапнула лошадь.
— И потому Бог послал ему мальчишку Ростома. Что же, и мне теперь пойти по селу, спросить: кто остался сиротой после набега?! Их слишком много, Новицкий. И я не посмею отобрать одного...
Сергей выждал паузу и спросил:
— Кто они, и сколько их было?
— Говорят, около четырёх сотен. Человек сто двадцать лезгин пришли с той стороны хребта. Вёл их А6дул-бек. Тот самый, табасаранский. Я выгнал его из аула, сжёг дом, вырубил сад. Теперь он поклялся, что будет мстить мне до самой смерти.
— Его или вашей? — осмелился подать голос Новицкий.
— Надеюсь, разумеется, что его. Но у мерзавца, очевидно, другое мнение. Он же дрался против нас в Казикумыхе, и это он застрелил Гассана перед Хозреком. Аслан-хану сказали вполне надёжные люди. Но своих сил у него нынче немного. На такой приступ он бы никогда не осмелился, если бы не прибрал к руками шайки шекинских мерзавцев. Да и здешние, карабахские, тоже пошли под его руку.
Новицкий напрягся. Сейчас разговор сворачивал в самую неудобную для него сторону.
— Я же говорил тебе год назад — оставьте Измаил-хана в покое. Нам не переделать эту страну! Мы не сможем перестроить её по-своему. Здешним народом должны управлять свои люди, и так, как пристало здесь править своими. Кто будет лучше, кто хуже, одни мягче, другие жёстче, но они хотя бы понимают друг друга.
— Тогда зачем мы сюда пришли?
Мадатов снова всхрапнул.
— Хороший вопрос, Новицкий. Это ведь я мальчишкой, двадцать два года назад приехал в Петербург с дядей Джимшидом просить русских защитить нас, армян, да и весь народ этого несчастного края. Но нельзя выворачивать здесь всё наизнанку. Я говорил тебе: с одним Измаилом я справлюсь, а он будет держать свой народ в кулаке. Теперь его нет. Кто-то подал ему не проверенный ужин. И на его место пришло множество таких же мерзавцев, только помельче и поувёртливее. Но я здесь наведу порядок, Новицкий.