Сквозь головную боль и похмельную дурноту я ощутил холодок беспокойства.
— Гуго! — звал меня кто-то.
В глазах маячил свет, плыли яркие круги.
— Гуго! Что делать, Гуго?
Кажется, это голос Теофиля.
Мои мысли еле ворочались. И было мне как-то сыро, неуютно.
Наконец я открыл глаза. Щурился. Надо мною маячило серое марево, белёсая дымка. Я толком ничего не мог понять.
Где-то рядом говорили:
— Это всё Бигод виноват. Он нас вовлёк. Что теперь нас ждёт? Может, скажем, что это по его вине?
Холодок беспокойства становился все отчётливее. А с ним прояснялось сознание. Ничто так не разгоняет хмель, как чувство опасности.
— Гуго! Да очнись ты!
Но я уже очнулся. И понял, что со мной. Я был связан. Спелёнат, как младенец, крепкими жгутами по рукам и ногам. Белёсый свет передо мною — дневной туман, а рядом лежит Теофиль, тоже связанный. И лежит он на траве. Я приподнял голову. Они все оказались здесь: Геривей, Ральф и остальные. Даже их оруженосцы и воины лежали на склоне цитадели Гронвуда, связанные, словно снопы. Некоторые ещё спали, одурманенные, кто-то даже плакал.
Я забился, пытаясь разорвать путы. Увидел стоявших неподалёку охранников. Лишь двое из них были в военных куртках с бляхами, остальные — обычные простолюдины, лица знакомые, все из челяди графа.
И тут я всё понял. Что ж, винить могу только себя. Я слишком понадеялся на своих людей, не учёл того, что слуги Эдгара преданы ему, не нам, не Бэртраде. И эта чернь попросту чем-то опоила нас. Тот бочонок с вином... Что они добавили в него, раз мы так быстро отключились, я не знал. Да не всё ли равно. Любой кухарке было достаточно плеснуть в него ковш макового отвара — и мы оказались обезврежены в тот момент, когда меньше всего ожидали подвоха. Мы-то рассчитывали, что придётся иметь дело с войсками графа, выдерживать штурм, осаду, обговаривать условия, имея Эдгара в заложниках. Того, что какие-то простолюдины столь легко справятся с нами, я не ожидал.
Я заметил, как очнулся Геривей, закрутил головой, дико тараща глаза. Стал орать, требовать, чтобы его развязали, что он сейчас всем покажет... Я отвернулся, скрипнул зубами в бессильной ярости. Это было полное поражение. Мой план рухнул, как шалаш рыбака, когда его сносит паводком.
— Что теперь делать, Гуго? — в который раз пыхтел рядом Теофиль. Не дождавшись ответа, начинал метаться, тужился разорвать путы.
Из тумана к нам подошёл один из охранников. Саймон Каменщик.
— Эй, боров, лежи-ка тихо. Если будете вести себя смирно, граф, может, вас и помилует.
Туман постепенно рассеивался. Я увидел стены Гронвуда. Вокруг нас собиралось всё больше людей. Они смотрели на связанных, разложенных на склоне перед замком рыцарей, смеялись, указывали пальцами. Наверное, мы и в самом деле представляли собой уморительное зрелище. Лежавший неподалёку от меня Ральф тоже засмеялся, но смех этот был безрадостным.
Наконец появился сам Эдгар. Подъехал на коне. С ним был его лохматый Пенда, его воины. Выходит, я ошибся, решив вчера, что граф прибыл по обыкновению в одиночестве.
К моему удивлению, Эдгар велел освободить нас. Мы поднимались, пошатывались. Сил у нас было не более чем у новорождённых телят, да и оружие у нас забрали. Эдгар спешился, стоял напротив нас в своём светлом широком плаще до шпор.
— Я буду говорить с вами. По закону я могу предать всех вас казни. Но удерживает меня то, что вы действовали по повелению графини Бэртрады. Вы её рыцари... были её рыцарями. Но отныне моя жена более не нуждается в ваших услугах. Так что можете убираться. Однако мне нужны храбрые воины. Поэтому тех из вас, кто раскается и присягнёт мне на верность, я готов оставить на службе. Конечно, более вы не будете жить в тех условиях, какие имели ранее. Вас разошлют по отдельным крепостям, и там вы станете нести службу наравне со всеми. Жалованье и кров вам обеспечат. Остальные же могут убираться ко всем чертям!
И, поглядев на меня, добавил:
— К вам, сэр Гуго, предложение о службе не относится.
Я внутренне сжался. Граф — хозяин в своей земле, и он мог поступить со мной как ему вздумается. Однако граф не стал заключать меня в подземелье и судить как зачинщика беспорядков. Он попросту изгонял меня.
Бог мой — этот сакс просто ни во что меня не ставил! Для него я был ничтожеством, с которым он не хотел иметь дела!.. Хотя в его поступке был смысл. Этот парень хорошо разгадал меня, знал мои честолюбивые устремления и понимал, что после того как я буду с позором изгнан графом Норфолком, вряд ли мне светит получить службу у какого-нибудь сеньора. Позор превращает рыцаря в изгнанника. Ах чёрт! — лучше бы он заточил меня. Тогда на мне бы хоть лежал отпечаток мученичества, а христианские души падки на сострадание.
— Где миледи Бэртрада? — рискнул спросить я.
Взгляд у Эдгара словно с прищуром. И сколько в нём презрения! Мы были одного роста, я даже чуть повыше, но отчего-то у меня сложилось впечатление, что глядит он на меня сверху вниз.
— Моя жена у себя в покоях. И как поступить с ней — только моё дело.
Больше он на меня не смотрел. Обращался только к моим рыцарям, спросил, согласны ли они служить. Я поглядел на них. Всё это время я был их командиром, многие из них умоляли меня зачислить их в отряд, клялись в верности, некоторые, чтобы получить место, даже приплачивали мне. Что ж, безземельные рыцари в наше время на что только не идут, чтобы получить свой кусок хлеба с беконом. И сейчас этот кусок они могли получить от графа. Я для них более ничто, из-за меня они попали в беду. И как бы гневно я ни смотрел на них, то один, то другой из моего отряда опускались перед Эдгаром на одно колено, произносили слова раскаяния, клялись верно служить.
Проклятый сакс опять обошёл меня. Но не велика победа, если учесть, что он граф, а я простой наёмник. И всё же мне стало горько. Даже то, что не все мои люди присягнули, — человек десять не сочли нужным унижаться и сгруппировались вокруг меня, — не сильно обнадёживало. Я заметил, как и Ральф де Брийар тоже сделал шаг вперёд, но, видимо, устыдился моего взгляда и отступил.
И тут случилось неожиданное. Мрачный Теофиль, до этого стоявший подле меня, вдруг стремительно кинулся вперёд. Нас всех разоружили, и когда Теофиль выхватил из-за голенища сапога длинный узкий стилет... Кто-то из присутствующих шарахнулся в сторону, кто-то испуганно закричал. Теофиль уже был подле Эдгара, занеся для удара руку. Но прежде чем он завершил движение, в воздухе сверкнула сталь, послышался хруст и судорожный вскрик Теофиля. Он так и остался стоять в двух шагах от графа, занеся руку со стилетом. Потом словно уменьшился в размерах, склонился, скрючившись над торчавшей из его груди рукоятью. Я понял, что Эдгар сразил нападавшего, метнув в него нож.
Мы все попятились, глядя на поверженного Теофиля. Эдгар тоже не сводил с него взгляда, судорожно глотнул. Я понимал Тео. Он всегда был без памяти влюблён в Бэртраду, всегда ненавидел Эдгара. Ему бы поболее ума... Не так надо действовать с этим саксом.