— А я?
Мне показалось, что я почти прокричала этот вопрос, но это был всего лишь какой-то сдавленный звук.
Он странно глядел на меня:
— Гита... миледи... Я обещаю, что лично позабочусь о вас. Я не дам вас в обиду.
Я поднялась. Все вокруг плыло. Я покачнулась, и он тут же очутился рядом, поддержал меня. И опять мы оказались близко. Он смотрел на меня особым горящим взглядом, и от этого что-то шевельнулось во мне. Силы Небесные! — меня так тянуло к нему!.. И когда он медленно и нежно привлёк меня к себе, я не сопротивлялась.
Он целовал мои волосы, глаза, губы. Я стала задыхаться, слабеть. Но нашла в себе силы упереться в его грудь руками, отстраниться. Он дрожал, как крупное животное. И меня тоже охватила дрожь. И тогда я решилась:
— Эдгар... А эта помолвка? Её нельзя расторгнуть?
Он даже отшатнулся. Несколько раз глубоко вздохнул, словно справляясь с охватившими его чувствами.
— Нет. Чёрт побери, нет!
Резким движением сгрёб со лба волосы.
— Я получил письмо от короля. Он подтверждает... Он по-прежнему хочет этого. И она.
Я судорожно вздохнула.
— Кто... Кто ваша невеста?
— Она дочь короля. Бэртрада Нормандская.
Я прижала кулак к губам и закусила костяшки пальцев. Дочь короля. А я... всего-то внучка мятежника.
Рыдания без слёз разрывали мне грудь. И всё же я держалась.
— Думаю, мне надо поскорее уйти, милорд.
— Да... надо уйти.
Я больше не взглянула на него. Не помню, как вышла. Мне непереносимо было чувствовать на себе взгляд Риган — участливый, печальный, но и немного снисходительный. Она где-то нашла мою накидку.
— Может, немного перекусите перед дорогой?
— Нет, нет. Я должна уехать.
— Что ж, тогда пойду скажу Утрэду, чтобы собирался.
Вопросы Утрэд а причиняли мне боль. Нет, Эдгар Армстронг не может жениться на мне. Он уже обручён, и обручён с дочерью короля Генриха. Утрэд даже присвистнул:
— Ну, тогда плохи наши дела. Как же теперь быть?
— Шериф Эдгар пообещал переговорить с Ансельмом.
— Пуп Вельзевула! Что нам его переговоры? Воистину люди не зря говорят, что он продался норманнам.
— Раньше ты его только хвалил.
Он сплюнул, но ничего не сказал. Я чувствовала, что он то и дело оглядывается на меня. Похоже, догадывается, что произошло меж мной и Эдгаром этой ночью, но не решается спросить.
— Пропади я пропадом, если ещё стану служить этому волку!
Мы ехали навстречу морозному солнечному дню. На ветках деревьев искрился иней, долетел лай собак, где-то слышались рождественские песнопения, звонил колокол. Ничего этого я не осознавала. Все мои надежды рухнули, я была обманута и обесчещена. Внутри меня воцарились лишь мрак и пустота, а ещё жгучий стыд. И где моя самоуверенность, моя наивная самоуверенность?.. Выходит, я ничем не лучше своих диких людей в фэнах.
Я заставила себя выпрямиться в седле.
Что бы ни случилось, я не должна забывать, что на мне лежит ответственность за моих людей. Теперь настало время все обдумать и принять решение. На Эдгара я больше не рассчитывала, я могла положиться только на себя.
— Едем скорее, Утрэд. У нас мало времени. Мы должны поднять фэны. Должны постоять за себя!
Глава 4 ХОРСА
Январь 1132 года
Я был рождён стать воином, героем, вождём... А вышло, что суждено мне всю жизнь прозябать в мелочах усадебного хозяйства. Увы, мне не повезло, я родился спустя почти двадцать лет после того, как отшумели бои саксов за свою свободу. Мне пришлось жить в тоскливое мирное время.
Я скучал.
После бешеных, весёлых дней йоля я вернулся в свою усадьбу Фелинг и... Короче, делать мне было нечего, клянусь душой моего прародителя Хорсы
[48] Сакса!
Зима была в самом разгаре. Сухой рождественский мороз сменился ледяными туманами и дождями. Поля превратились в сплошную грязь, дороги стали скользкими, ненадёжными. Не было даже возможности размяться, выехав с соколом на охоту. Приходилось сидеть в дымном тепле помещения, пить эль да судачить.
В зале моего бурга было темно и дымно. Окна, заколоченные на зиму, не давали света, из-за ненастья пришлось прикрыть и дымовую отдушину, и дым чадным облаком скапливался под скатами тростниковой кровли. Все обитатели усадьбы собрались у огня. Кто чинил упряжь, кто резал по дереву, женщины чесали шерсть. Моя мать, благородная Гунхильд, восседала на высоком, похожем на трон кресле, а перед ней на подставке лежала большая книга с округлыми саксонскими литерами.
Мать громко, нараспев, читала старинную саксонскую поэму «Скиталец».
...Где же тот конь и где же конник?
Где исконный златодаритель?
Где веселье застолий?
Где все эти хоромы? —
Увы, золотая чаша,
Увы, кольчужный ратник,
Увы, войсководы слава...
То миновало время,
Скрылось, как не бывало
Мне стало скверно. Да, исчезли, прошли времена славы моего народа. Да и где этот народ, где его гордая знать? Погублены, придавлены, смешали свою кровь с завоевателями. Эти проклятые норманны!.. Они теперь тоже величают себя англичанами, говорят, что эта земля столько же их, сколько и наша. Как бы не так! Никто не заставит меня уверовать, что однажды саксы не вскинут головы, не обнажат мечи, не начнут резать глотки завоевателям, и тогда повторится та великая кровавая ночь, когда саксы однажды уже сумели показать себя, напоив клинки кровью надменных данов
[50]. И тогда вновь на трон взойдут потомки старой династии, и к Англии вернётся её слава.
Почему-то, думая о потомках прежних государей, я невольно вспомнил Эдгара Армстронга. Ведь в его жилах тоже течёт кровь великого Гарольда Годвинсона, он потомок датских правителей Дэнло. Когда он вернулся из Палестины — какое воодушевление я почувствовал! Вот, думал я, появился наконец мужчина, воин, крестоносец, который пробудит саксов от спячки, сплотит их и поведёт на борьбу с завоевателями норманнами. А вышло... Этот красавчик, этот онорманившийся сакс, только о том и помышлял, как бы выслужиться перед их королём. Об объединении саксов он и слышать не желал. Он строил свой замок, разводил своих лошадей, кичился данной Генрихом властью, ничего больше не хотел знать. И напрасно Бранд и другие требовали, чтобы мы держались его, потому что он-де будет защищать наши права, оградит от норманнов. Я уже понял, что ему не до борьбы, и не знаю, почему продолжаю ездить к нему.