Оглянувшись и убедившись, что вокруг никого нет, Елена, наконец, быстро нагнулась и подняла клочок бумаги. Развернула. Текст короткого послания был написан по-гречески. Прочитав, вся похолодела: «Ему угрожает опасность. Поезжай за ним».
Перечитала, листок запрыгал в руке. Она судорожно скомкала записку, плотно зажала в кулаке и, ничего не понимая, присела на скамью. Автор послания не поставил свою подпись, не уточнил, кого имеет в виду. Но Елена почему-то не сомневалась, кто написал и о ком.
Её мальчику угрожает опасность! Опасность! Это писал Еросолино, она уверена! Добрый доктор узнал об опасности, угрожающей её сыну, отыскал Елену в Стамбуле и придумал способ предупредить. Значит, он где-то поблизости! Она снова посмотрела по сторонам. Вокруг ни души. Карлик, посланец доктора, пропал, и она уже пожалела об этом.
Елена добрела до внутренних дворов, где у журчащих фонтанов мамки прогуливались с резвящимися султанскими дочерьми, тенью проскользнула в свои покои. Там, почувствовав себя дурно, повалилась на софу. Предчувствия, самые тревожные, роем налетели на неё.
Она снова перечитала записку. Уехать из дворца! Но это невозможно! Она не слышала ни об одной женщине гарема, которая сбежала бы из сераля, охраняемого десятками чёрных евнухов. Наивный добрый доктор! Ведь это же не дворец губернатора в Маниссе, с его деревенскими порядками, где жёны и невольницы имели гораздо больше свободы, чтобы связаться с миром. А отсюда можно перебраться только в Дом плача Есхисарай, куда свозят всех бывших жён и наложниц почивших султанов доживать свой горький век.
Лучше бы он вообще ничего не писал!
Елена не находила себе места, снова забыв о пище. Что с её мальчиком? Она опять кляла себя за ту панику в Маниссе и за то, что добровольно навсегда рассталась с сыном. Она не увидит, как он растёт и становится мужчиной, она больше никогда не увидит его смеющиеся глазёнки, его круглую голову крепыша, она никогда больше не коснётся его, не обнимет, не утешит, не поцелует. Господи! Она сама отказалась от единственного в своей жизни близкого существа!
Елена завернулась в одеяла. Её бил озноб. Она отослала прочь служанку. Хоть бы увидеть Еросолино, переговорить с ним хотя бы минуту! Он знает, конечно, намного больше, чем написал! Зачем он её пугает? Ведь нашёл же он способ передать ей записку! Господи, так что же случилось с её мальчиком? Свернувшись в комочек, Елена закрыла руками уши и глаза...
Она понимала, что появление Еросолино здесь невозможно, как бы близко под стенами дворца он ни находился! В третий двор, где размещался сераль, кроме самого султана и его евнухов вход был строжайше закрыт для любого смертного мужского пола. Мощные стены охраняли султанских жён, а зарешеченные толстыми прутьями калитки стерегли мавры, чёрные, как смола, с острыми ятаганами, которые раскрошат, не колеблясь, всякого, кто намеренно или по неосторожности приблизится к запретным «садам блаженства».
Утром, после бессонной ночи, появилась надежда — вдруг карлик придёт ещё! Она приготовила ответ. Днём она в тот же час уселась на вчерашней скамейке в отдалённой части сада. И действительно, он снова появился в конце дорожки, маленький волосатый человек, которому на этот раз она обрадовалась как другу. Казалось, и он обрадовался, что увидел её. Она не стала дожидаться его приближения, поспешно поднялась и, как бы невзначай выронив на траву свою записку и пять золотых монет, отошла на некоторое расстояние от скамьи. Карлик подошёл, деловито подобрал сначала деньги, затем клочок бумаги. Записку свою Елена тоже написала по-гречески. Всего две коротких фразы: «Уехать невозможно. Что с ним? Умоляю!»
Человечек быстро, не оглядываясь, удалился. Когда Елена вернулась к скамье, то увидела то, что желала и надеялась увидеть. Сердце её забилось. Карлик оставил новый клочок бумаги. В нём Еросолино заранее отвечал на один из её вопросов: «Умоляй Сафие».
В тот же день после полудня Елена отправилась в дворцовую баню рядом с двором валиде-султан. Немая невольница несла перед ней на голове корзину со сменой белья. Посещение бани — целый ритуал омовения и место, где можно было поболтать и пообщаться с подругами. Раздевшись в первой зале, Елена перешла в тепидарий, затем в кальдарий, где в зале стоял такой густой и горячий туман, что почти невозможно было дышать.
После массажа и омовений, распаренная и утомлённая, она перебралась в особую залу отдыха с длинными софами вдоль изразцовых стен. Там она увидела в окружении молодых невольниц Сафие, мать Мехмеда, которая после воцарения его на троне получила титул валиде-султан, то есть матери монарха, и стала полновластной хозяйкой гарема. Не было более влиятельного и могущественного человека во дворце, чем Сафие, которая управляла не только женской его частью, но, подчинив себе волю сына, всё больше вмешивалась в управление государством и уже назначала и свергала визирей.
Валиде-султан, разомлевшая после бани, полулежала, откинувшись среди подушек на широкой софе. Её красивое лицо выражало умиротворение, пышное богатое тело было укутано в лёгкие ткани. В правой руке она держала длинную трубку из жасминного дерева с янтарным мундштуком. Другой конец трубки опирался на низкий резной табурет подле софы. Сафие взглянула на Елену, выпустила кольцо дыма.
Она узнала молодую женщину, лениво, но повелительно проговорила, посматривая из-под сонных полуопущенных век:
— Подойди-ка сюда, Эрдемли.
Елена подошла, склонилась в поклоне. Мать-султанша критически оглядела женщину, снова восхитилась про себя её роскошными иссиня-чёрными волосами, отметила сильно похудевшую фигуру, бледное лицо с тёмными кругами под глазами, смотревшими с нездоровым блеском. Она знала историю Елены.
— Плохо выглядишь, — заметила Сафие. — Очень неважно выглядишь. Ты здорова?
— Да, — тихо проговорила Елена.
Сафие продолжала критически её оглядывать.
— Значит, не смотришь за собой.
Эта красивая албанка жила во дворце Топкапы уже более 30 лет. Когда-то она была хасеки — любимой и единственной женой султана Мурада, отца Мехмеда. Спустя двадцать лет Мурад потерял к ней интерес, значительно расширив свой гарем и превратившись в похотливое чудовище, султана-производителя, стал проводить каждую ночь с двумя-тремя женщинами, родившими ему 56 детей. Султан умер, подорвав своё, как говорили, некрепкое здоровье. Несмотря на это, Сафие все эти долгие годы оставалась биринджи-кадан — авторитетной старшей женой султана, матерью наследника престола.
Вошли две немые невольницы. Одна принялась расчёсывать густые волосы госпожи. Валиде-султан вытянула ноги, и вторая девушка, усевшись на низком табурете, принялась красить ей ногти особой красноватой пудрой из травы, которую называют алькана.
Елена стояла потупившись. Вдруг, сама не сознавая, что делает, она бросилась перед Сафие на колени и пала ниц.
— Отпустите меня, милосердная валиде! — простонала Елена. Её стон больше походил на скулёж. — Отпустите меня в Маниссу! Последний раз... На могилу сына!