Вы признаны опасными  - читать онлайн книгу. Автор: Елена Михалкова cтр.№ 14

По обеим сторонам тракта стоял туман. Цвета он был неприятно-желтого, и плавали в нем волокна, похожие на жгутики от переваренного яйца.

Надо дожидаться рассвета.

Иван вернулся к стоянке, сунул руку в мешок, провел ладонью вслепую по пушистому и прислушался к себе. В душе что-то отозвалось одобрительно.

Все верно, значит. Пока сидим тут.

Еще древние учили: семь раз отмерь, один раз погладь кота. Что-то понимали, получается, хоть и не смогли свой мир сохранить. Может, мало гладили, подумал Иван Степанович. Или без должного почтения.

Хотя вот Венедикт твердит, что все это ерунда. Мол, не было у древних до Обвала никакой веры. Точнее, вера-то имелась, только не одна, а разные.

Хронист был до того ветхий старикашка, что все темечко у него плесень разъела, однако ж дух имел боевитый, злобный и вредный. Должно быть, потому и за жизнь держался – из вредности. Слишком много народу вокруг ждало, когда ж Венедикт, наконец, уйдет за мышами под землю. Богохульников никто не любит.

Не было никакого великого Котэ, твердил Венедикт, перепив отвара дербень-гриба. И вообще все начиналось как шутка. Шутка, собачьи вы подхвостья!

Ты хоть слышал, что такое Всемирная сеть, орал Венедикт Ивану Степановичу, бешено брызгая слюной и суча обрубками ног.

Ты хоть представляешь, каково это, когда все летит в тартарары?!

Иван торопливо придвигал к нему кружку, и старикашка, перекосившись от омерзения, одним махом вливал в себя вонючий бурый отвар.

Ведь за любую херню люди цеплялись, уже спокойнее говорил он, в такт словам постукивая днищем кружки по столу. Когда все рушится, внутри себя опору не найдешь, а снаружи одна опора за другой давала крен.

Религия, брезгливо выплевывал Венедикт.

Мораль, кривился Венедикт.

Нравственность, повышал голос Венедикт. Хер ли с них толку! Когда пыль после Обвала рассеялась, ничего этого не осталось.

Но человечишко такая жалкая тварь, что не может без костыля. А кто, кроме людей, остался в этом вашем дивном новом мире? За что неизменное можно было уцепиться, чтобы устоять?

Иван Степанович молчал. Зачем отвечать, когда и так все ясно.

Черт знает, что это за аномалия такая с котиками, бормотал Венедикт, стекленея взглядом.

Почему именно они, не собаки, не мыши, не тараканы. Ученые бы разобрались, если б из вас, придурков, могли вырасти ученые. Никого ж нет, один я среди мудил сижу, все не сдохну…

Он замолкал, и лицо у него становилось такое, что Иван Степанович отодвигался от греха подальше.

Весь мир насилья мы разрушим до основанья, шептал Венедикт, раскачиваясь и безумным взором вперившись в стол. А затем! А затем в нем останутся только вырожденцы вроде вас – и коты. И какой же вывод сделает из этого мое одуревшее от потрясений человечество, всего треть века как выползшее из квазинеолита?

Дальше Иван Степанович уже совсем ничего не понимал. Он и из этих-то речей с трудом выцеживал капли смысла. Только улавливал, что Венедикт ставит под сомнение божественность Котэ и его дар людям.

Расскажи он об этом Совету, древнего хрыча спалили бы вместе с землянкой, даром что единственный хронист на все окрестности. На него и так недобро косились в монастыре, когда очередной котик переселялся. Один раз даже совещались, выдавать ли нового, но тут Иван Степанович встал на защиту: раскричался так, что самому потом было удивительно. Как это так – котика не выдать? На что же это вы хотите живого человека обречь? Как же так можно? Люди мы или крабья чешуя? Монахи поморщились, но котика дали.

Венедикт потом назвал Ивана непонятно, но красиво: идиот ты мой лучистый. Иван Степанович запомнил и время от времени про себя мечтательно повторял.

Когда начало светлеть, он собрал нехитрый скарб и медленно двинулся вдоль дороги. Туман таял, и понемногу открывалась привычная мертвенно-серая каменистая равнина. По левую руку темнели леса. По правую высились скалы, гладкие, как лезвие ножа.

Выбрав замшелый валун без всяких проплешин, Иван вскарабкался на него и обозрел окрестности. Дорога дальше забирала круто вправо и обрывалась, немного не доходя до черной расщелины – входа в ущелье.

Все верно. Так и на карте помечено.

Иван Степанович выбрался на дорогу и пошел, изредка озираясь. Пес его знает, кто здесь может встретиться. Ежели повезет – такие же паломники, как он сам, а не повезет, так обиралы.

Но до сих пор местность выглядела безлюдной и вполне безопасной. Даже и непонятно, что на Венедикта тогда нашло.

Узнав, кого выбрал Совет для похода к святой горе, хронист впал в безумство. У Ивана Степановича до сих пор перед глазами стояло перекошенное его лицо, белое, как перо спорынь-птицы.

«Не сметь! Запрещаю! Прокляну-у-у-у-у!»

Иван Степанович только руками разводил виновато и пятился. Как не пойти, когда Совет уже решение принял!

Венедикт затрясся так, что едва с лежанки не свалился.

«Дубина пустоголовая! Ты хоть знаешь, что тебя там ждет?»

И давай слова кричать непотребные: «Родиционный фон!» «Одоптацея!» Потом и вовсе распоясался: «Куда ты, – орет, – прешься, кретин, когда имеешь дело с непредсказуемой, сука, девергенцыей!»

Это Иван Степанович пресек мягко, но решительно. Сказал, что и сам о жене старосты мнения невысокого, но так порочить женщину – это чересчур.

Тут-то хронист и поперхнулся на полуслове. Бороду свою схватил, в рот запихал и давай жевать. Жует – и мычит, жует – и жует.

Посмотрел Иван на это дело, вздохнул и повернулся, чтобы выходить. А сзади в голову ему полетел кувшин. Если б в последний миг не услышал свист и не уклонился – валяться бы с разбитой башкой на полу.

Подвел бы Совет!

А Венедикт выплюнул бороду и эдак вкрадчиво, будто и не метал посуду, осведомляется: «А что ж староста сам к святой горе не пойдет? Раз уж так тревожно ему за беременную жену?»

Вот ведь хронист, а. Как дитя малое.

Случись что со старостой – кто заменит? Сын свеженародившийся? Так ведь он когда еще подрастет!

А просить уже сейчас пора. Вот и отправляют того, от кого толку для общины немного.

Да и не в старосте дело. Дожди нужны, по всем приметам засуха грядет. А засуха – это верная смерть, и первым помрет Венедикт, потому как его, жабу вредную и бесполезную, хоть и многознающую, подкармливать сразу перестанут. Если только он собственным ядом не питается, как змей-тритон.

Про тритона Иван Степанович добавлять не стал. Поклонился хронисту, объяснил, что все это для блага общества, как сам же Венедикт неоднократно и говаривал (правда, всякий раз почему-то со злобным хохотом). Котика погладил – и к двери скорее.

Только на этот раз старикашка ему вслед ничего кидать не стал. Когда Иван уже одной ногой за порогом стоял, вслед ему тихо так попросил, жалобно: «Христом-богом… Осторожнее там, Ванюша».