Моя пятнадцатая сказка - читать онлайн книгу. Автор: Елена Свительская cтр.№ 73

Неудобно было долго держать руку на весу. И он все еще не выпустил меня. Но если ему так спокойнее, то сегодня мы еще немного побудем вдвоем.

Но сон в ночной мгле сморил меня. Сон без сновидений. Сон, затянувшийся на целую вечность…

Папа пришел взволнованный и недовольный, когда часть свечей уже догорела. Ругался, что уже поздняя ночь, а я домой так и не пришла. Что он бегал к Сатоси-сан, чтоб спросить, не было ли несчастий с одной пакостной девочкой по имени Сеоко, что они с Сатоси-сан бегали вдвоем, меня разыскивая. Потом полицейский вспомнил про мою дружбу с Аюму и предположил, что я ушла к ней. А он как раз водил дружбу с ее самым младшим братом, даже имел с ним какие-то большие и страшные мужские тайны. Они пришли к Аюму домой, но не нашли меня там. Потом, когда мой папа был уже едва живой от волнения — он еще от потери мамы толком не оправился, а тут еще и я пропала — наш участковый вспомнил, что видел меня несколько раз около Синдзиро. Которому Сатоси-сан в очередной раз забыл вернуть деньги за химчистку. Правда, у нашего полицейского денег не оказалось, и он побежал за ними, а папа пошел в магазинчик сладостей забрать меня. Где меня и нашел.

Синдзиро, к моему изумлению, тоже страшно разозлился, проснувшись.

— Глупая девочка! — сердито вопил он, пронзая меня жутким взором черных как бездна глаз, казавшихся частью мрака, обнявшего залу, — Нельзя оставаться рядом с мужчиной, когда он пьян! Тем более, такой мелкой девчонке, как ты! Вдруг бы я перестал контролировать себя и сделал с тобой что-нибудь ужасное?!

— Но ты же хороший! — возмутилась я от того, как он сильно не доверял самому себе, — Ты мой друг. Разве ты можешь сделать мне что-нибудь плохое?

Хозяин магазинчика шумно дышал, сжимал и разжимал кулаки.

Серьезно сказала, взяв его за руку:

— Вот видишь, ты сейчас очень волнуешься, что мог случайно навредить мне! Разве плохие люди могут так волноваться о других? Вот что ты такого можешь мне сделать?

— Он может съесть твою печень, — глухо сказал мой папа.

Мои пальцы невольно разжались — и я выронила руку Синдзиро, а тот поспешно отступил от меня шагов на шесть, за стол, словно отчаянно хотел хотя бы этим маленьким столом огородиться от меня, хотя бы так создать какую-то преграду между нами, хотя бы хлипкую, но чтобы преграда между нами была. Я обиделась. И спросила растерянно, заглянув ему в глаза, казавшиеся какими-то мрачноватыми в тусклом освещении:

— А зачем тебе есть мою печень, Синдзиро?

— Если бы он был чудовищем, то съел бы, — проворчал мой папа, — Съел бы, ни задумываясь.

— Но зачем? — недоумевала я.

— У чудовищ и еда чудовищная, — проворчал мой отец.

Мужчины с минуту холодно сверлили друг друга глазами.

— Печень жрут только те чудовища, которые жрут все подряд и предпочитают мясо, особенно, с сырой кровью, — проворчал Синдзиро.

— И те, кто хотел бы стать человеком, — мрачно заметил его соперник.

— Ну, от человеческой печени в этом смысле толк только кумихо и кицунэ, — ухмыльнулся Синдзиро, — Но знаешь, Кин, даже если б я не был человеком, я бы все равно не стал питаться человеческой печенью.

— А почему тогда? — вклинилась я минуты через две или три напряженного молчания и очередного поединка взглядов.

— Если бы я был чудовищем, я бы не хотел становиться человеком, — ухмыльнулся молодой мужчина.

— А почему? — не унималась я.

— Ну, а что хорошего в человеческой жизни и ее кратковременности? — ухмылка его стала шире, но он скрестил руки на груди, будто не верил, что может от нас огородиться, но все еще отчаянно пытался это сделать.

И почему он все время пытается провести между нами и собой какую-то черту?..

— Например, та же самая ее кратковременность, — грустно улыбнулся мой родитель, — Мы начинаем что-то ценить только тогда, когда теряем. А если долго имеем, то привыкаем — и перестаем ценить. Но цепь потерь напоминает нам, что ничто в этом мире не вечно — и надо наслаждаться каждым мгновением этой жизни.

— Из-за этой кратковременности жизни люди постоянно что-то теряют, — возразил, нахмурившись, Синдзиро.

— Но это странно… — вмешалась я, — Вы говорите, что мы начинаем что-то ценить, только если теряем. А иначе привыкаем, что оно всегда рядом. И оно становится обычным. А потом совсем обычным и куда более мало значимым для нас. Но… если человека будут преследовать только потери… Много потерь… целая цепь потерь… разве он тогда не привыкнет к самим потерям?..

Продавец сладостей посмотрел на меня так, будто хотел растерзать, прямо сейчас и на мелкие клочки. Потом вдруг лениво зевнул. И проворчал:

— Идите вы уже в свой дом. Если хотите болтать — болтайте хоть всю ночь. У себя. А я хочу спать. И только спать.

— Точно! Мы совсем забыли о вежливости! — смутился отец, торопливо подошел ко мне, сжал мои плечи, — Сеоко, извинись, что мы помешали сну Синдзиро. И мы пойдем.

Я возмутилась:

— А как же доброй ночи пожелать?! Это же тоже невежливо: уходить, не пожелав спокойной ночи!

— Иди спать, упрямый звереныш, — проворчал Синдзиро и мягко, но настойчиво вытолкал нас за дверь.

И с грохотом закрыл щеколду, отрезая нас от себя дверью и стенами своей темной берлоги. То есть, дома. Хотя сейчас его дом, затянутый полумраком, со зловещими огоньками бумажных фонарей, действительно напоминал берлогу, логово чудовища, которое смотрело за нами из темноты тусклыми оранжевыми огромными глазами.

— Если Синдзиро и похож на чудовище, то на какое-то ленивое, — сказала я папе, когда мы уже переступили порог нашего дома.

— Сеоко, пойдем спать, — сонно ответил мужчина, зевнув, — Я страшно устал, пока целый день ждал тебя, а вечером носился по всему району в твоих поисках.

Удивленно за рукав его потормошила:

— А ты сегодня не пил с друзьями и коллегами?

— Я же обещал, что больше не буду пить. Что буду тебя охранять, — отец вдруг встрепал пряди моей тощей челки и, вдруг подхватив меня на руки, потащил запихивать меня в постель. Чтоб уже насовсем. Эх, бедный папа, совсем его замучила! Он даже забыл снять с меня обувь.

Папа…

Но где наша мама?.. Где она пропадает?.. Зачем ушла?..

Папа, мама, ваша Сеоко очень любит вас!

Журналисты бурно напирали друг на друга, стремясь пролезть поближе к стеклянной перегородке, наперебой сыпали вопросами и комментариями. Человек по другую сторону стекла устало сидел на жестком стуле. Он просто молчал. Долго молчал. Руки в наручниках лежали на его коленях, неподвижно, словно чугунные. Бледный, невыспавшийся, заросший щетиной. Грубая одежда почти скрывала бугорки на его теле, множество утолщений и бугорков. Он как будто смотрел сквозь них: сквозь это толстое стекло с мелкими дырками и сквозь журналистов куда-то вдаль. По его сторону стояло несколько полицейских, а еще коренастый толстяк в окружении десятка телохранителей. Правда, взгляд, которым он буравил спину заключенного по мощности ненависти и ярости мог примерно сравниться с орущей массой за стеклом, хищно щерившийся вспышками фотокамер. В какой-то момент заключенный вдруг резко поднялся. И рухнул бы, не поддержи его ближайший полицейский, грустный молодой парень, отрастивший короткую, но густую бородку для солидности.