Первопроходцы - читать онлайн книгу. Автор: Олег Слободчиков cтр.№ 112

Шаламку похоронили, отрыв могилу в вечной мерзлоте, пожелали ему лежать целеньким и нетленным до Великого суда. На девятый день, на помин души, в верховья реки пошла красная рыба. Анадырь потемнел от рыбьих спин, казалось, будто шевелится дно. Запасали рыбу впрок, в большом количестве. По сказам зимовавших здесь людей, другой еды у них не было. Промышленные, ходившие в верховья по притокам, говорили, что встречались с ходынцами, выпасавшими оленей. Надо было их аманатить, подводить под государя. Те, что ходили в низовья Анадыря, видели анаульскую крепость из плавника и китовых костей. Для безопасных промыслов надо было ее разрушить, тамошних людей зааманатить. Но припас рыбы был важней. Пришлось старшему Стадухину отложить службы и запасаться кормами. Рыбу складывали в ямы, отрытые в вечной мерзлоте. Уснувшую, выбросившуюся на берег – отдельно, на черный день и для собак, взятых у ходынцев. Рыбачили смешанными чуницами по родству, землячеству и товариществу, которыми собирались промышлять соболя. И только дежневские, спасшиеся от потопления в море, держались обособленно. Неподалеку от зимовий казаки добыли медведя. Мясо испекли и съели за один присест. Оно пахло рыбой. Казалось, этим запахом пропитаны река, мох, древесина изб. Анисим Мартемьянов перебирая пальцами богатую бороду, брезгливо нюхал пышные пряди и жаловался:

– По три раза на дню стираю со щелоком, все равно воняет!

– Мишка! – Василий Бугор вернулся к реке с пустой корзиной и окликнул приказного. – На стане Моторы – анаулы.

– Почему к нему пришли? – чертыхнулся Стадухин, обмыл руки от слизи и икры.

Распаляясь, приказал Бугру с Казанцем идти следом, быстрым шагом двинулся на другой стан. Подручные едва поспевали за ним. Там служилые и промышленные тоже занимались заготовкой рыбы. Моторы не было. Перед Семейкой Дежневым стоял тойон-анаул. Как принято у тунгусов, лицо его было покрыто синим узором татуированных родовых знаков. По виду собравшихся Стадухин понял, что он принес ясак. Дежнев с важным видом принимал соболей и говорил государево слово.

– По какому праву? – закричал Стадухин, схватил его за ворот, отобрав рухдядь, вытолкал Дежнева из круга и велел взять тойона в аманаты.

Никто из дежневсих людей не пошевелился, чтобы исполнить приказ. Казанец с Бугром смущенно топтались на месте, не желая ссор. Самому атаману было не по чину бросаться в толпу инородцев, хватать мужика: тем самым он ронял достоинство начального государева человека.

– Зачем хватать! – вполголоса зароптал Солдат, а Зараза, уставившись щучьим лицом, презрительно буркнул:

– Кому надо – тот пусть имает!

Их поддержали моторинские беглые казаки и дежневские промышленные.

– Не гневись, Мишка! – прохрипел на ухо Стадухину Бугор. – Не позорь нас перед дикими.

Стадухин, скрежеща зубами, опустил голову, послал Казанца в зимовье за прошнурованной и опечатанной ясачной книгой. При всех собравшихся внес запись о принесенных соболях и дал тойону грамоту, что принял от него ясак за нынешний год. Затем, смягчив невольный гнев, подрагивавшим голосом сказал анаулам государево слово, наградил их стеклянными бусами. Дело было сделано. Гостей плотным кольцом окружили собравшиеся промышленные люди, стали расспрашивать о Пенжине. Слухи об этой реке появились уже здесь, на Анадыре. Как прежде на Колыме души сибирских странников волновала неведомая Погыча, так теперь их помыслы и разговоры были о Пенжине – реке, где соболя так много, что его бьют палками. От анаулов и ходынцев промышленные знали, что когда коряки приходят на Анадырь без войны, то привозят для мены много собольих шкур. Расспрашивали инородцев и о Погыче. Те указывали в ту же сторону, что и Пенжина, но ближе к восходу, и называли реку Похача. «Анадырь – не Погыча!» – скрипел зубами Михей и ловил на себе торжествующие взгляды обиженных на него беглых ленских казаков.

– Почему не ловили аманатов? – гневно закричал на Бугра, едва они отдалились от дежневского зимовья.

– На кого орешь? – вспылил старый казак. – Ты еще на Ангаре сидел, а я был на Лене, первым через нынешний волок прошел.

Сказал так и будто посыпал солью старую рану товарища.

– Да если бы я с Ярком Хабаровыми да с тем же Семейкой Моторой тебя, первого, – передразнил Бугра, подражая его голосу, нажимая на слово «первый», – не вытащил из-под якутов, давно бы сгнил под тамошними мхами!

– То я с братом, без государева жалованья, не вытаскивал вас. Да кабы не мы, вам, псам воеводским, на Лену ходу бы не было!

Два старых товарища и сослуживца, один с сивой бородой, другой с проседью, набычившись, жгли друг друга разъяренными взглядами, пока не кинулись в драку. Недруги потешались, глядя издали, как они потчуют друг друга кулаками. Подбежали друзья, растащили. Бугор решительно ворвался в зимовье, которое строил, плюнул на пол, сгреб одеяло, пищаль и ушел к Моторе с Дежневым.

– Иди-иди! – кричал вслед Стадухин. – Еще вспомнишь и пожалеешь!

Он не сомневался, что следом за Бугром уйдет Евсейка Павлов, но тот, на удивленье, остался.

В августе было не до анаулов и ходынцев – запасались в зиму птицей, били уток и гусей, менявших перо. Стало скрываться на ночь солнце, повеяло осенью, утренниками подмораживало, пропал гнус, кажется, в один день пожелтели березы, береговой кустарник и мох, дышать стало легче и привольней. Как ни тошно было Стадухину встречаться с Моторой и Дежневым, но снова понадобилось идти к ним. Он пришел, смирив гордыню, встал фертом против двери, заломил шапку.

– Эй! Сидельцы! Выходите, последний раз буду говорить государево слово!

Вышел Мотора, уставился на Стадухина с упрямой обидой. За ним высыпали дежневские сидельцы. На прокорме у Аниськи Костромина они строили коч и новую избу.

– Не должно быть на государевой землице инородческих крепостей! Идите за мной, разрушим и возьмем надежных аманатов. Под них будем требовать ясак.

– Нельзя той крепости рушить! – из-за спин товарищей подал голос Дежнев. – Коряки их побьют!

– Ты государев указ о крепостях знаешь? – строго спросил Стадухин, щуря глаз.

– Знаю! – громче заспорил Семейка, выходя в круг. – Только те, кто его писал, здешней жизни не нюхали, и ту крепость рушить нельзя, иначе придется охранять анаулов денно и ночно.

– Отказываетесь?

– Отказываемся! – поперечно ответил Мотора, тряхнув вислой бородой.

– Все тому свидетели! – пригрозил Стадухин и развернулся к своему зимовью.

Он долго не мог уснуть и забылся только под утро. Тарх, стоявший в карауле, обогревался у очага. Обернувшись к брату, мимоходом сообщил, что моторинские люди уплыли по реке. Видимо, собрались загодя, на рассвете сели в струги и коч, тихо проплыли мимо зимовья.

– На промыслы – рано! – удивился старший. – Куда бы это? Не на Колыму же к осени?

Он сказал так, думая о предстоящих делах дня, а их было много. Похлебав ухи, бросил ложку, резко встал, опоясался и хлопнул дверью. Вскоре его рык и ответный лай Бугра донеслись из другого зимовья. Тарх выскочил из избы, увидел брата, ругавшегося с беглым казаком. До новой драки не дошло. Поорав и помахав кулаками, атаман вернулся.