Пуля не дура - читать онлайн книгу. Автор: Юрий Ребров cтр.№ 33

В этом жена была права. Впервые они встретились в хирургической палате госпиталя, куда генерал попал после тяжелейшего ранения, а Катя Соломатина работала в отделении сестрой и совершила нередкое в медицинском мире чудо, вытащив молодого командира, в то время еще носившего на погонах майорскую звезду, с того света — во всяком случае, таково было единодушное мнение врачей.

В конце концов Лев Иванович уступил, за что уже много лет денно и нощно проклинал себя. Но кто мог подумать, что беда придет совсем не с той стороны, откуда ее ждали? Разве можно представить, пройдя весь ад, именуемый в народе Афганом, что есть вещи пострашнее душманских гранат, минометного обстрела и коварной пули, и принесет беду в твой дом ничтожный вирус и вся медицина мира не сможет вернуть твоего ребенка к нормальной жизни? Но так случилось, и с тех пор вся жизнь прославленного бесстрашного генерала, который не побоялся отказаться от Золотой звезды Героя во время августовских событий, сказав ставшие знаменитыми слова: «Нельзя получать награду за войну со своим народом», разделилась на две части — до и после заболевания дочки.

После возвращения в Москву генерал продолжал службу, потом ушел в отставку, был избран в Госдуму, организовал движение «Свободная Россия», в которое вошли не только тысячи офицеров и генералов, но и тысячи гражданских. И эта работа, на которую не хватало суток, компенсировала отсутствие семейной жизни. Прошло время, и теперь Катерина Иосифовна считала, что во всех бедах их семьи виноват муж, — его проклятая служба заставила их отправиться в страну, где смертельная опасность таилась за каждым кустом. Давно было забыто, что именно она настояла на поездке в Афганистан. Что поделаешь, такое нередко случается с женщинами, и чем чаще она говорила на больную для нее тему, тем тверже становилась ее уверенность в своей правоте. Спорить с ней стало невозможно, да генерал и не пытался. Постепенно жизнь дома стала невыносимой. Если разговор на больную тему и не велся, то генерал ловил на себе осуждающие, гневные взгляды супруги.

Так было и вчера во время юбилейного застолья. Посверкивали молнии, к счастью, гром не грянул. Лев Иванович умело обходил подводные рифы назревающего скандала и, едва разговор сворачивал на опасный участок, произносил очередной тост. Пили чисто символически — пара бутылок сухого вина на пять человек. Это нормальному мужику, что называется, на один зубок. Генерал в шелковой тенниске и давно не глаженных спортивных брюках, на которых красовалось неизменное «Адидас», совсем не походил на всегда подтянутого, официального политического деятеля. Впрочем, его крупной лепки лицо и дома казалось озабоченным и даже суровым, последние годы он словно разучился улыбаться. Настроение генерала передавалось и окружающим. Раньше журналисты любили брать у остроумного и всегда доброжелательного генерала интервью, теперь желающих заметно поубавилось. Беседы с ним появлялись разве что во время очередных съездов «Свободной России». Он стал раздражительным, и порой было заметно, с каким трудом он сдерживается, чтобы не нагрубить дотошному журналисту. И это человек, который славился невозмутимостью и непроницаемостью сфинкса.

Как всегда на семейных торжествах, в роли тамады выступал зять генерала, муж старшей дочери, служивший в Центральной клинической больнице, более известной под аббревиатурой ЦКБ. Несмотря на молодые годы, зять, коего звали Василием Ивановичем, успел защитить докторскую, стать заведующим отделением. Причем осуществил все это еще до женитьбы, что начисто отвергало подозрения в протекции.

Разговор за столом напоминал прогулку по минному полю. Дочка, зять и сам генерал старались идти, как говорят саперы, «след в след». Не дай бог свернуть в сторону. Особенно тяжко доставалось зятю: будучи врачом, он уже представлял изрядный раздражитель. Приходилось следить за каждым словом, чтобы не коснуться больной темы. Да, нелегкая работа выпала на долю Василию Ивановичу, которого, впрочем, в семейном кругу никто иначе, как «наш Вася», не называл. Тем не менее ему удавалось время от времени вызвать на угрюмом лице тещи улыбку…

Застолье продолжалось недолго, особенно если учесть сам повод — день рождения, — всего часа три. После того как спиртное было уничтожено и покончено с традиционным чаепитием, все с явным облегчением разбрелись по своим комнатам. Гринько перестраховался и заночевал на первом этаже: кому охота слушать обвинения супружеской четы друг друга, а без обычного скандала не обойдется — уж в этом-то Николай был уверен на все сто.

Спал он паршиво, невольно прислушиваясь к разговорам на «хозяйской половине». Его комнатушка соседствовала с комнатой «молодых». Звукопроницаемость была не хуже, чем в «хрущобах». Поцелуи сменялись сдавленными страстными стонами, невнятными словами, снова поцелуями. Доктор показал неплохую форму и не опозорил этой ночью мужскую часть человечества. Может, стресс после семейного торжества сказался. Так или иначе, но молодые утихомирились лишь под утро, и Николай Гринько забылся тяжелым сном. И хотя на сон оставалось лишь каких-то пару часов, в семь утра сработал биологический будильник, и он привычно выскочил из кровати.

Он стоял одетый лишь в наплечную кобуру с верным «стечкиным», когда в его убежище ворвалась хозяйка. Глаза Катерины Иосифовны блестели, такие Гринько видел у наркоманов, когда работал в милиции.

— Я убила его! Это я его застрелила! — Женщина кричала исступленно и, казалось, вовсе не замечала ошеломленного телохранителя.

— Кого вы убили? — Николай, не дожидаясь ответа, выскочил из комнаты и, перепрыгивая через три ступеньки, помчался на второй этаж.

Дверь спальни была распахнута. Генерал лежал на кровати, натянув до подбородка суконное зеленое одеяло. Николай остановился — никогда раньше он не осмеливался заходить в спальню шефа и вот теперь из-за крика истерички нарушил табу. Он уже хотел на цыпочках, дабы не нарушить сон, удалиться из хозяйских апартаментов, но вдруг заметил в одеяле на уровне груди генерала крошечное отверстие с порыжевшими краями. Он всмотрелся в восковое лицо и с подступившим к горлу комком понял, что Пронин не спит. Он был мертв.

Такого столпотворения Кондратьеву еще не доводилось видеть. Правда, и стаж его пребывания в рядах доблестной московской милиции насчитывал всего три года. Как и каждому оперативнику, независимо от чинов и регалий, ему пришлось увидеть немало, участвовать в расследовании десятка нашумевших преступлений, о которых можно было прочитать не только в рубрике «Срочно в номер» раскрученной столичной газетки, но и в солидных юридических изданиях.

Двухэтажная дача генерала никогда не видала такого количества гостей. К сожалению, повод был не радостный. Даже на лицах людей, повидавших в силу своей профессии немало такого, что простому смертному доводится видеть разве что в страшилках голливудского кино, можно было заметить неподдельное горе и растерянность, а это вообще как-то не вязалось с их профессиональной принадлежностью. Такое нашествие начальства разных ведомств Кондратьеву довелось наблюдать лишь в тот день, когда умер академик Бородин. Впрочем, тогда это было вызвано обычной перестраховкой — умер крупнейший ученый, так сказать, «основоположник», «родоначальник» и прочая. Преступление, в раскрытии которого удалось поучаствовать молодому оперативнику Кондратьеву, не было связано с «фактом смерти». Просто так случилось, что ценнейшая филателистическая редкость — желтая трехшиллинговая марка — была похищена именно в доме академика…