Галина Уланова - читать онлайн книгу. Автор: Ольга Ковалик cтр.№ 114

Артисты ГАТОБа собирались в эвакуацию в Пермь (тогда она называлась Молотов). Формально находящаяся в отпуске Уланова сразу после регистрации брака уехала с мужем в Москву. «Молодой», которому только что исполнилось 47 лет, привез новую жену на главную столичную улицу — улицу Горького, в построенный год назад шикарный дом 15, в большую трехкомнатную квартиру 104. Всё там было с иголочки, а до Красной площади рукой подать. Одно только стесняло Галю — ей пришлось «делить» супруга с властной, требовательной свекровью Евгенией Иосифовной и деспотичной домработницей Васёной, без которых Юрий Александрович не мыслил своего существования. Уланову он боготворил, а обеих «домашних» женщин обожал.

Скученность «соперниц» на квадратных метрах жилплощади, знойная духота и начавшиеся в ночь на 22 июля бомбежки Москвы заставили молодоженов уехать к приятелям в Абрамцево. Впрочем, и там покоя они не обрели из-за тесноты и многолюдства. Видя такое нестроение, скульптор Вера Игнатьевна Мухина и ее муж Алексей Андреевич Замков пригласили именитых скитальцев перебраться к ним на дачу в Абрамцево, где оказалась «лишняя» комната.

Хотя Уланова еще не была принята в труппу Большого театра, спектакли с ее участием уже входили в сентябрьский репертуар. Галина Сергеевна каждый день отправлялась в Москву на репетиции. Ей приходилось около часа, а иногда из-за воздушной тревоги и больше, добираться на электричке до Ярославского вокзала, поэтому она выходила из дома с большим запасом времени.

Немногословные сводки Совинформбюро с каждым днем становились мрачнее. Москва постепенно пустела. Детей, учреждения, предприятия вывозили в срочном порядке. Из Ленинграда успели эвакуировать в Молотов родной Кировский театр; Чабукиани переехал в Тбилиси, а Лавровский и Чекваидзе — в Ереван. Сердце Улановой облилось кровью, когда 4 сентября она узнала об обстрелах родного города вражеской артиллерией. Вскоре началась блокада, длившаяся целую вечность. Пермские «гастроли» Мариинки вынужденно затянулись до конца мая 1944 года. Сергей Николаевич Уланов и в Молотове исправно исполнял режиссерские обязанности, Мария Федоровна вела класс усовершенствования балерин.

На абрамцевской даче благоухали цветы, наливался соком мичуринский сад. Пасторальная обстановка и отвлекала от постоянного беспокойства, и обостряла чувство тревоги.

В течение двух месяцев Уланова и Мухина виделись с пользой для своего искусства. Заранее планировать встречи не удавалось, поэтому они происходили спонтанно.

— Галя, у вас есть часок свободный? Пойдемте в мастерскую.

И начиналось общение прозорливого художника и непостижимой балерины. Ее портрет Мухина лепила в августе-сентябре. Во время сеансов они беседовали и Уланова погружалась в неведомые ей творческие смыслы.

— Люблю зверей, цветы, — говорила Вера Игнатьевна. — Обожаю рыб — изумительные движения, исключительная пластика. Рыбы — это прямо цветы. Ведь в жизни больше цветов, чем мы думаем… Люблю положить руку на мрамор, нагретый солнцем. Мрамору старина придает прозрачность, живой желтоватый тон. Новый мрамор не так хорош, он непрозрачен, напоминает сахар. С детства и до сих пор люблю сидеть на берегу моря, бить камни и рассматривать их середину. Возьмешь круглячок, увидишь в нем щербинку, раскалываешь. Внутри пустота, гриб из кристалликов, друза… Чудные камни, просто поют… Я читала одно детское стихотворение, где мальчик называет камни цветами земли. Меня поразили меткость этого образа, ощущение большого поэта. В общем-то ничего, пожалуй, не жалко покидать на этом свете. Вот только великую природу, только ее…

«Как это верно!» — соглашалась про себя балерина. Позднее она вспоминала:

Мухина, как и Уланова, была душой привязана к музыке, танцу, природе, но понимала их возвышенно, пламенно. Она считала бесстрастие грехом, а кипучее творчество — «самым великим двигателем жизни». Галина Сергеевна училась у нее стоицизму, позволившему спустя несколько лет переосмыслить роль Джульетты:

В начале сентября Мухина заявила, что «время художника, его нервные и душевные силы должны были принимать участие в великой битве». Первым «ударом» скульптора по смерти и жестокости стал ее портрет Улановой. «Лицо человека есть лицо истории», — говорила Вера Игнатьевна. Чувствуется, что пластика головки балерины с тонким профилем и выразительной линией шеи была для художника интереснее танцевальных па.

Скульптор запечатлела исстрадавшуюся молодую женщину, чувства которой перевоплощаются в образ, создала портрет трагической плакальщицы и романтической грёзы. Лицо Улановой — словно цветок запоздалый, тянущийся к солнцу из последних сил. Мухина вылепила голову исходя не только из реальности «модели», но и из ее художественной самобытности.

В том же сентябре Вера Игнатьевна изваяла надгробный памятник певцу Леониду Собинову на Новодевичьем кладбище. Распластанный по мраморной могильной плите лебедь кажется потерянным от одиночества, призывающим смерть, обнимающим крыльями призрак невозвратного счастья. Не покидает ощущение, что именно в улановском «Умирающем лебеде» Мухина почерпнула столь неожиданные для ее стиля изысканность линий, приглушенный драматизм переживания, завораживающую красоту скорби. Надгробие стало воспоминанием о Собинове — Лоэнгрине в отраженном свете улановского Лебедя. А еще в нем явно слышался отзвук шекспировской метафоры: «Дьякон в ризе белоснежной, / Лебедь песню нам споет».

Двадцать восьмого сентября Галина Сергеевна исполнила партию Одетты-Одиллии на сцене филиала Большого театра. Так и не получив официального назначения в его труппу, балерина должна была срочно выехать в Молотов, чтобы воссоединиться с Кировским театром. «Не упустить сейчас рабочий момент страшно важно и для вашего искусства», — напутствовала ее Вера Игнатьевна.

Эвакуация

Казалось, война обрушила на хрупкие плечи балерины, разменявшей четвертый десяток, непосильные испытания. Пути-дороги, болезни, спектакли, концерты, спартанский неуютный быт нещадно подрывали физические силы. Однако сила духа Галины Сергеевны победила обстоятельства и превзошла отчаяние. Она рассказывала: