Фрунзе - читать онлайн книгу. Автор: Леонид Млечин cтр.№ 61

Орджоникидзе с места подтвердил:

— Через меня.

Первый секретарь Закавказского крайкома Серго Орджоникидзе на правах старого друга взял на себя миссию переговорить со Сталиным и в конце июля поехал в Москву. Зиновьев и Бухарин написали короткую записку Сталину и Каменеву: «Серго расскажет Вам о мыслях, которые бродят в головах двух кисловодских обывателей. Само собой разумеется, что об этом нужно нам всем двадцать раз переговорить раньше, чем на что-нибудь решиться».

Пока Зиновьев и Бухарин, прогуливаясь, вели неспешный разговор о том, как надо переустроить систему власти, оставшийся в Москве Сталин не намеревался делиться властью и решал все единолично. Ленин болел. Троцкий отсутствовал. Каменев в силу мягкости характера со Сталиным не спорил.

На Льва Каменева и обрушился с упреками Зиновьев — от своего и Бухарина имени:

«Дорогой Лев Борисович!

Позволь тебе сказать, что на этот раз мы совершенно всерьез и глубоко возмущены. В самом деле! Мы находимся здесь на лечении не без вашего согласия. Ты — в Москве. У тебя — не малое влияние. И ты позволяешь Сталину прямо издеваться. Факты? Примеры?

Изволь!»

Зиновьев и Бухарин привели целый список решений, принятых в Москве без консультации с ними: новые назначения, принципиально важные шаги во внешней политике.

Бухарина, редактора «Правды», особенно возмутила смена редколлегии газеты: «Что это, как не издевка? Что сказал бы Сталин, если во время его отпуска, не известив его и не посоветовавшись с ним, мы назначили бы новый секретариат ЦК или коллегию Наркомнаца?!»

В свою очередь Зиновьев, председатель Исполкома Коминтерна, был недоволен новыми директивами иностранным компартиям: «Владимир Ильич уделял добрую десятую часть времени Коминтерну, каждую неделю беседовал с нами об этом часами, знал международное движение как свои пять пальцев, и то никогда не отрезывал, не спросив двадцать раз всех. А Сталин пришел, увидел и разрешил! А мы с Бухариным — вроде «мертвых трупов» — нас и спрашивать нечего. Да и тебя, верно, не спросил и нашей телеграммы не показал.

Мы пишем телеграммой, что приедем на политбюро, бросив отпуск, если политбюро хочет заняться этим важным вопросом. Нас даже не удостаивают ответом».

В тот момент Зиновьев был настроен весьма решительно. Он называл действия Сталина диктатурой и пришел к выводу, что Ленин был прав в оценке Сталина («Письмо к съезду») и в предложении переместить его с поста генсека.

«Мы этого терпеть больше не будем, — писал Зиновьев Каменеву. — Если партии суждено пройти через полосу (вероятно, очень короткую) единодержавия Сталина — пусть будет так. Но прикрывать все эти свинства я, по крайней мере, не намерен.

Во всех платформах говорят о «тройке», считая, что и я в ней имею не последнее значение. На деле нет никакой тройки, а есть диктатура Сталина. Ильич был тысячу раз прав. Либо будет найден серьезный выход, либо полоса борьбы неминуема. Ну, для тебя это не ново. Ты сам не раз говорил то же. Но что меня удивило — так это то, что Ворошилов, Фрунзе и Серго думают почти так же…»

Зиновьев глубоко ошибался. Положиться он мог только на Фрунзе. Клим Ворошилов и Серго Орджоникидзе были сталинскими людьми. Они могли, конечно, попасть под чье-то влияние, но одного сталинского слова было достаточно, чтобы они заняли нужную позицию.

— Я был на этом совещании, происходившем, между прочим, в пещере, — рассказывал Ворошилов, — заявил товарищам мое мнение, сказав, что из этаких комбинаций, кроме вреда, кроме конфуза, ничего не получится. Самым решительным образом выступил против этого: «Я считал и считаю, что комбинация, искусственно склеенная, ничего не даст».

Сталин сразу сообразил, что его хотят лишить власти над партийным аппаратом, объяснил это Клименту Ефремовичу, и тот бросился защищать интересы генсека.

После того как Зиновьев рассказал о «пещерном» заседании, Ворошилов обратился в президиум съезда с письменным заявлением: «В целях восстановления истины должен заявить, что на указанном совещании в «пещере» было всего лишь пять человек, а именно: тт. Зиновьев, Бухарин, Евдокимов. Лашевич и я. Ни тов. Фрунзе, ни кого-либо другого из «ряда товарищей, совершенно различных по настроению», не было. Тов. Фрунзе был вызван из Железноводска, где он отдыхал, и приехал только на второй день после «пещерного» заседания. В день приезда тов. Фрунзе я уехал из Кисловодска и, насколько мне известно, второго заседания в «пещере» не было».

Характерно, что, обращаясь буквально на следующий день непосредственно к Сталину, только что бушевавший Зиновьев не решился высказать ему свои претензии.

Григорий Евсеевич робко заметил: «В очень ответственных делах хорошо бы, если дело терпит, советоваться… Вашего мнения по поводу разговора с Серго жду с нетерпением. Не примите и не истолкуйте это в дурную сторону. Обдумайте спокойно».

А Сталину и думать было нечего: с какой стати ему отказываться от практически единоличной власти в партии? Если секретариат ЦК будет состоять из трех человек — Зиновьева, Сталина и Троцкого, то Иосиф Виссарионович утратит все рычаги управления.

Сталин стал отговаривать от этой идеи мягкого и податливого Каменева и убедил его.

Орджоникидзе писал Ворошилову: «Предложение Зиновьева и Бухарина Коба считает как назначение политкомов и, конечно, соответственно и реагирует. Говорил я с Каменевым, он считает, что Зиновьев и Бухарин преувеличивают. Коба их предложение сделал достоянием Рудзутака и Куйбышева. Они решительно отвергают и хохочут…»

Удостоверившись в твердой поддержке своего окружения, Сталин ответил Бухарину и Зиновьеву. В его словах читается ясная угроза: «Не пойму, что именно я должен сделать, чтобы вы не ругались, и в чем, собственно, тут дело? Не думаю, чтобы интересы дела требовали маскировку. Было бы лучше, если бы прислали записочку, ясную, точную. А еще лучше, если переговорим при первой возможности.

Всё это, конечно, в том случае, если вы считаете в дальнейшем возможной дружную работу (ибо из беседы с Серго я стал понимать, что вы, видимо, не прочь подготовить разрыв, как нечто неизбежное). Если же не считаете ее возможной, — действуйте, как хотите, — должно быть, найдутся в России люди, которые оценят всё это и осудят виновных».

Написав такое жесткое письмо, генсек, не спешивший с окончательным разрывом, сделал приписку, желая снять напряжение и, может быть, свести всё к шутке: «Счастливые вы, однако, люди: имеете возможность измышлять на досуге всякие небылицы, обсуждать их и пр., а я тяну здесь лямку, как цепная собака, изнывая, причем я же оказываюсь «виноватым». Этак можно извести хоть кого. С жиру беситесь вы, друзья мои».

Зиновьев и Бухарин с тревогой восприняли раздраженный тон Сталина. Тут же написали генсеку: «При свидании переговорим и, разумеется, найдем удовлетворительное решение. Разговоры о «разрыве» — это же, конечно, от Вашей усталости. Об этом не может быть и речи».

В тот момент Зиновьев в попытке ограничить власть Сталина мог рассчитывать и на Каменева, и на Троцкого, и на авторитет Ленина. Таким образом, он мог получить в политбюро большинство голосов и исполнить ленинскую волю — убрать Иосифа Виссарионовича с поста генерального секретаря. Но Зиновьев еще больше, чем Сталина, не любил Троцкого и не хотел ни о чем с ним сговариваться. Кроме того, Григорию Евсеевичу не хватало качеств политического бойца.