Так и вздыхал, пока переходил широкую, мощённую узорчатой плиткой площадь перед тюрьмой. И когда свернул на улицу, ведущую к предместьям, вздыхал. А потом сообразил, что города-то он и не знает, где гостиница находится, понятия не имеет. Хорошо, хоть название запомнил: «Золотой Петух». Ещё подумал, когда первый раз вывеску увидел, – откуда тут петухам взяться?
Ламавин огляделся по сторонам, выискивая, у кого бы спросить дорогу. День едва начинался, но был таким сырым и промозглым, что соваться на улицу столичный люд не спешил. Когда-никогда протарахтит закрытый кабриолет или карета, и снова тихо. А из пешеходов поблизости лишь потрёпанного вида девица под зонтом стоит на углу, да кухарка с огромной корзиной спешит куда-то, должно быть на рынок либо в лавку. Ни у одной, ни у другой спрашивать дорогу, выказывая тем самым, что ты полный деревенщина и простофиля, не хотелось. Куда солиднее взять извозчика да велеть, чтобы вёз до гостиницы. На счастье, кошель с монетами тюремные крысы вернули.
Извозчика долго искать не пришлось, миновал первый перекрёсток – и вон он, пожалуйста. Тёмно-синее ландо выкатило из-за угла.
– Эй, эй, уважаемый! – бросился к нему Ламавин, размахивая рукой. – Постой! Свободен?
Сидевший под брезентовым пологом передка возница кивнул, притормозил машину. Ламавин проворно подбежал, распахнул дверь, забрался внутрь салона. Ландо дёрнулось и покатило, не дожидаясь указания, куда везти.
– В «Золотого Петуха» меня! – поспешил сообщить Ламавин, приотворив переднее окошко. И только тут понял, что в салоне машины он не один.
Невзрачного вида щуплый старичок сидел в углу. Маленькие глазки поблёскивали из-под надвинутой на лоб шляпы, разглядывая попутчика так пристально, словно пробуравить пытались. Камлотовый сюртук, штиблеты, лакированные туфли – столичная мода, – безудачником незнакомец явно не был, да и не станет безудачник на ландо разъезжать. Но при всём том – старик. Ламавину сделалось не по себе.
– Извиняйте… Я подумал, свободно тут.
Он попытался вновь приоткрыть окошко, чтобы велеть остановиться. Но странный попутчик быстро положил руку ему на локоть.
– Не суетись, парень. Привет тебе от твоего приятеля Трая.
От Трая?! Ламавин сообразил, что со всей этой ночной и утренней кутерьмой позабыл о друге. Удивлённо уставился на старика:
– Э-э-э… а он где?
– Гостит у меня, – ответил тот, точно это хоть что-то объясняло. – Всё лучше, чем в «казённом» номере, не так ли? Хотя тебя, смотрю, отпустили. А Эдаль, я так понимаю, нет?
– Нет, – нехотя признался Ламавин, – не отпустили.
– Плохо. И в чём её обвинили? Ну-ка рассказывай, что в тюрьме видел и слышал.
Ламавин вздрогнул, подозрительно покосился на старика. Не зря, выходит, генерал велел помалкивать. Его уже проверяют, даже Трая приплели. Сболтнёт лишнее, и пожалте назад за решётку. А то и похуже… Он упрямо покачал головой:
– Не буду я ничего рассказывать. И эт… велите остановить! Я, пожалуй, другого извозчика кликну. И вообче, я домой поеду, в Берестовье.
Старик смерил его взглядом, да так нехорошо, презрительно, что Ламавин ощутил, будто и ростом ниже делается – букашка букашкой.
– Вон оно как. Друзей выручать ты, значит, не собираешься. Кто же это тебя напугал? Кто велел молчать и убираться из города?
Ламавин не отвечал, сидел, угрюмо опустив голову.
– Да, парень, всерьёз ты струхнул, – продолжал старик. – Я тебя понимаю: любой испугается, узнав, что княжеское тело лапал. Или не только полапать успел?
– Чиво? – Ламавин изумлённо уставился на попутчика. – Эт кого я лапал?
– Да ты совсем простак, – хмыкнул старик. – В самом деле не догадался, что твоей Эдали тело великой княгини досталось? Так кто вас допрашивал? Комендант?
– Нет, – признался вконец обескураженный Ламавин. – Главный самый, его превосходительство Бед-Дуар.
Услышанная новость не укладывалась в голове. Эдаль менялась с великой княгиней?! Быть такого не может! Но если так… тогда это многое объясняло. Фальнар, хитрован, в Княжграде бывал, облик княжий знал. Градоначальник и подавно… Вот пакостники!
– Сам Бед-Дуар? – Старик был неприятно поражён. – Что ещё слышал? Да говори, говори, видишь, «главный секрет» я и так знаю!
Ламавин пожал плечами. Собственно, слышал он немного, разве что об «апартаментах».
– Я так разумею, не выпустит он её, – добавил в заключение рассказа. – Он на неё так пялился – у-у-у! Словно кот на мыша, того и гляди заглотит. Да и то, если б у меня столько власти было, я б тоже не выпустил.
Ламавин представил, как запер бы Эдаль и принудил… Или Кветку! А лучше – обеих. Фантазия получилась настолько заманчивой, что он улыбнулся, хоть было не до веселья.
Старик наоборот, нахмурился.
– Плохо дело, не добраться теперь до неё… – Он взглянул на Ламавина и посоветовал: – Что Бед-Дуар тебе сказал, всё исполни неукоснительно. Сейчас я тебя высажу у «Петуха», вещи собирай и на станцию, на ближайший дилижанс. Я б тебе посоветовал и в Берестовье не задерживаться. Продавай имущество и драпай куда подальше, где тебя никто не знает.
– Не глупый, сам скумекал, – буркнул Ламавин.
Продавать дом и лавку он не собирался, но после слов старика рассудил, что так будет правильно. Да и какая торговля без Эдали? Настроение опять испортилось. Он отвернулся к окошку и принялся разглядывать мелькавшие мимо дома, прохожих на тротуарах. Прохожих было мало, да и те прятались под капюшонами и зонтами – мокрый утренний туман обернулся унылым осенним дождиком. Лишь на одном перекрёстке он заметил человека, который никуда не торопился – несуразный оборванец-увалень сидел, скрючившись под крошечным козырьком запертого лабаза.
– Да эт ж… Ух ты! – Забывшись, Ламавин попытался вскочить, и тут же приложился макушкой о низкий потолок салона. Сел, схватившись за ушибленное место.
– Знакомого увидел? – без интереса спросил старик.
– А то! Это ж менщик мой, господин Фальнар… Тьфу, да какой он теперича господин! Не удержал удачу, хитрован!
– Хочешь взглянуть на него?
– Да на кой он мне… А чего ж, хочу! В рожу его наглую плюнуть хочу!
Старик не спорил. Открыл окошко, приказал вознице:
– Любезный, сдай-ка назад!
Ландо остановилось, затем медленно попятилось, поравнялось с оборванцем. Ламавин распахнул дверь:
– Эй, Фальнар! Как дела?
Рыжий оборванец вздрогнул, воровато покрутил головой, будто не мог понять, кто его зовёт, и только после этого решился посмотреть на богатого господина, высунувшегося из ландо. Был он таким худым и грязным, что у Ламавина кулаки зачесались, – так захотелось начистить рыло за неуважение к своему, хоть и бывшему, обличью. Сдержался, потому как это самое обличье чистить и пришлось бы.