Временное правительство посадило ее в Петроградскую женскую тюрьму. 11 августа 1917 года она писала из тюрьмы подруге Зое Леонидовне Шадурской (они познакомились детьми — в Болгарии, где служили их отцы): «Не скрою, бывают и у меня серые часы, неизбежные в одиночке, но в общем — я ясна. Первые дни мне всё казалось, что я участвую в американском фильме, там в кинематографе так часто изображаются тюрьма, решетка и все атрибуты правосудия!
Странно, что первые дни я много спала. Кажется, выспалась за все эти месяцы напряженной работы. Но потом настали и темные дни. Трудно передать свое душевное состояние. Кажется, преобладающая нота была в те тяжелые дни — ощущение, будто я не только отрезана, изолирована от мира, но и забыта. Казалось, что кроме тебя обо мне уже никто не помнит».
Александра Михайловна сильно ошибалась. Тюремное заключение придало ей ореол героизма. Ее имя гремело в революционном Петрограде. 1917 год был ее звездным часом. Пока она сидела в тюрьме, прошел шестой съезд партии большевиков. И не кого-нибудь из видных большевиков, а именно Александру Коллонтай избрали почетным председателем.
Шестой съезд партии собрался в ситуации, когда большевиков преследовали, и проходил в полулегальной обстановке с 26 июля по 3 августа. Новый состав ЦК партии выбирали закрытым голосованием на утреннем заседании 29 июля. Протокола не вели. Всего выбрали двадцать одного члена ЦК и десять кандидатов. Результаты на съезде не объявили. Только назвали фамилии четырех человек, получивших наибольшее число голосов. Первый пленум нового партийного руководства собрался 4 августа — вместе с прежним составом ЦК. Тут зачитали список избранных. Коллонтай тоже ввели в состав Центрального комитета. Она узнает об этом, когда выйдет на свободу и вернется к политике…
Двадцать первого августа Александру Михайловну освободили из тюрьмы под залог, одной из первых — «ввиду плохого состояния здоровья». Максим Горький и его жена, известная актриса Мария Федоровна Андреева, письменно поручились, что Александра Михайловна не сбежит.
До 9 сентября она находилась под домашним арестом. Потом Министерство внутренних дел удовлетворилось тем, что оставило ее под надзором. 7 сентября газета «Рабочий путь» поместила письмо Коллонтай: «Спешным порядком 8 августа принимается закон о внесудебном или, точнее, административном аресте… Уже три недели я испытываю на себе всю великую «мудрость» этого, с позволения сказать, закона. Судебная власть выпустила меня из тюрьмы под залог в 5 тысяч рублей 17 августа, но ночью 19 августа мудрый закон «изъял меня из обращения».
Министры-социалисты, военный — Савинков, внутренних дел — Авксентьев, скрепили приказ своей подписью. По толкованию этого мудрого закона лицо, подвергнутое «строжайшему домашнему аресту», лишается общения с товарищами, свиданий, переписки, даже прогулок, которыми пользуется каждый заключенный. День и ночь арестованный по закону 8 августа находится под бдительной охраной вооруженного милиционера…»
Потом милиционера убрали. Временному правительству было не до Коллонтай.
Александра Михайловна написала в «Правду»:
«Дорогие товарищи, работницы, рабочие и матросы!..
Теперь, когда вооруженная охрана снята с моей двери, я с радостью поспешу к Вам, дорогие друзья-товарищи, со светлым сознанием, что месяцы разлуки только укрепили нашу товарищескую сердечную связь, чтобы вместе бороться за освобождение работниц и рабочих от гнета и власти капитала, чтобы вместе отстоять новый, третий Интернационал!»
Права трудовой женщины — ее главная тема в те предреволюционные недели. Сохранились тезисы, написанные ею к III Всероссийской конференции профессиональных союзов. Что она считала наиважнейшим? Уравнять зарплату женщин и мужчин, ввести минимальные нормы охраны труда: не брать на работу девушек моложе шестнадцати лет, восьмичасовой рабочий день, не ставить женщин на ночные и сверхурочные работы, не использовать их на производстве, вредном для женского организма, обустроить мастерские, где должны быть раздевалки, умывальники, теплые туалеты с сиденьями…
Коллонтай помогала работающим женщинам Петрограда объединиться. Написала профсоюзу прачек текст забастовочной листовки: «Мы, прачки, изнемогаем под непосильным гнетом наших эксплуататоров-хозяев, которые не только не хотят подчиняться решению Совета рабочих и солдатских депутатов, но, напротив, издеваются над ним!.. Мы испробовали все мирные средства борьбы: личные переговоры, переговоры наших выборных с выборными от хозяев, передачу дела в примирительную камеру… Не видя конца издевательству, мы прекратили переговоры и единогласно решили забастовать!»
В партийном журнале «Работница», стоившем три копейки, Александра Коллонтай разила Временное правительство за две беды, нависшие «над головой работницы и рабочего», — дороговизну и войну: «Говорят: грех роптать нам теперь, когда в России народ завоевал свободу! Но одной свободой сыт не будешь. Особенно чувствуют это женщины, работницы, жены рабочих, солдатки. Сколько теперь женщин, что не только самого себя прокормить должны, но и семью содержать. Изволь-ка солдатке на пакет семирублевый прожить!..
Но если плохо той жене, муж которой на фронте, так еще хуже, еще труднее работнице, солдатке, чей муж с фронта вернулся, да не «кормильцем», как бывало, а калекой, изувеченным… А дороговизна такая, что рассказали бы нам про такие цены до войны — не поверили бы! Раньше пяток яиц за пятиалтынный покупали, теперь одно яйцо пятнадцать копеек стоит. Прежде ситный хлеб стоил шесть или семь копеек, теперь пятнадцать. Да еще и не всё достанешь. Сколько часов зря «в хвосте» приходится нам, женщинам рабочего класса, простаивать! Небось, имущие, бары «хвостов»-то избегают, прислугу за себя дежурить шлют…»
Что делать? Коллонтай отвечает: «Надо нам, работницам, провести своих депутаток в городские и районные думы. Не желаем, чтобы нас благодетельствовали, о нас пеклись госпожи и барыни буржуазного класса! Сами сумеем позаботиться о распределении продуктов, муки, молока, сами сумеем назначить цены на товары. Сами сумеем, когда надо, через районные думы конфисковать у спекулянтов припрятанную провизию. Есть у нас верный союзник — наш же брат пролетарий, вооруженный рабочий!»
И эта немудреная, но казавшаяся справедливой программа будет реализована большевиками. Сами назначили цены — и прилавки опустели. Стали конфисковывать продовольствие у торговцев, называя их спекулянтами, — и города едва не заморили голодом… Сейчас кажется странным, что такие неплохо образованные люди, как Коллонтай, вовсе не сознавали, что экономика существует по определенным законам, но это было именно так.
Однако Коллонтай писала и справедливые вещи: «Война прекращает ввоз дешевых товаров из других стран, война уничтожает конкуренцию между купцами нашими, русскими, и заграничными. Нас заставляют переплачивать за товар… Война еще и другим способом рождает и поддерживает дороговизну. Рабочие руки вместо того, чтобы заготовлять ситец, сапоги, одежду и т. д. — заняты производством снарядов. Мясо, мука — идут не на рынок, а на фронт… То же и во всех других странах. У нас только еще похуже, поголоднее, потому что царское правительство выпускало без числа и меры бумажные деньги, обесценивала этим рубль…»