Только тогда в кухню вошла Анна. Она прошмыгнула за стол и низко наклонила голову.
– Где ты была? – спросила Кейт.
– Недалеко. – Анна смотрела в тарелку, но ничего на брала.
Это было не похоже на нее. Я привык пререкаться с Джесси, веселить Кейт, но Анна всегда вела себя одинаково. Она входила, улыбаясь, рассказывала о дрозде, которого нашла, о его сломанном крыле. Или о женщине, которую она увидела в супермаркете и у которой была не одна, а две пары близнецов. Анна задавала тон в нашей семье, и, глядя на ее опущенную голову, я понял, что у тишины есть голос.
– Что-то случилось сегодня? – обратился я к ней.
Она посмотрела на Кейт, полагая, что вопрос был задан сестре, и испуганно вздрогнула, когда поняла, что я обращаюсь к ней.
– Нет.
– Ты себя хорошо чувствуешь?
И снова Анна не сразу поняла, потому что обычно этот вопрос задают Кейт.
– Хорошо.
– Ты ведь ничего не ешь.
Анна взглянула на тарелку и, увидев, что там ничего нет, нагрузила кучу еды. Потом запихнула в рот две полные ложки зеленых бобов.
Совершенно неожиданно я вспомнил, как дети, еще совсем маленькие, сидели на заднем сиденье машины, как шпроты в банке, а я им пел: «Анна анна бо бананна, бананна панна по панна, мне моя манна… Анна» («Езда! – кричал Джесси. – Пой со словом езда!»).
– Эй! – Кейт показала на шею Анны. – Где твой медальон?
Этот медальон я подарил ей несколько лет назад. Анна коснулась шеи.
– Ты его потеряла? – спросил я.
– Может, мне просто не хочется его надевать, – пожала она плечами.
Насколько я помнил, она его никогда не снимала. Сара достала мясо из духовки и поставила на стол. Уже начав его резать, она посмотрела на Кейт.
– Раз уж зашла речь о вещах, которые не хочется носить. Иди и сними свою футболку.
– Почему?
– Потому что я так сказала.
– Это не аргумент.
Сара проткнула мясо ножом.
– Потому что мне она кажется неуместной за обеденным столом.
– Она не хуже, чем металлистские футболки Джесси. Например, вчерашняя. С «Alabama Thunder Pussy».
[5]
Джесси искоса глянул на нее. Я уже видел это выражение раньше: так смотрела хромая лошадь в ковбойском фильме итальянского режиссера за минуту до того, как ее пристрелили из жалости.
Сара разрезала мясо. Раньше оно было розовым. Теперь же это было пересушенное полено.
– Ну вот, – вздохнула она. – Оно испорчено.
– Оно нормальное. – Я взял кусок, который она умудрилась отпилить, и отрезал немного. С таким же успехом я мог пытаться разжевать кожаный ремень. – Вкуснятина. Нужно только сгонять на станцию и привезти паяльную лампу, чтобы всем отрезать по куску.
Сара моргнула и расхохоталась. Кейт смеялась. Даже Джесси улыбнулся.
Только тогда я увидел, что Анны уже нет за столом и, что более важно, никто не заметил, как она ушла.
Мы вчетвером сидели наверху, в кухне пожарной станции. Рэд готовил какой-то соус на плите, Полли читал «Pro jo»,
[6]
а Цезарь писал письмо своему очередному предмету страсти. Наблюдая за ним, Рэд покачал головой:
– Тебе нужно просто записать это все на диск и распечатать сразу в нескольких экземплярах.
Цезарь – это прозвище, которое Полли дал парню много лет назад из-за его похождений.
– Эта не такая, – возразил Цезарь.
– Конечно. Эта продержалась целых два дня. – Рэд высыпал спагетти в дуршлаг в раковине, пар клубился вокруг его лица. – Фитц, ты же дашь парню пару уроков?
– Почему я?
Полли посмотрел поверх газеты:
– По определению, – обронил он. Это была правда. Жена Полли бросила его два года назад, уехав с виолончелистом, который находился проездом в Провиденсе с гастролирующим сим фоническим оркестром. Рэд – такой закоренелый холостяк, что не обратил бы внимания на женщину, даже если бы она подошла и укусила его. Мы же с Сарой женаты уже двадцать лет.
Рэд поставил передо мной тарелку, и я начал говорить:
– Женщина – как костер.
Полли опустил газету и хмыкнул:
– Начинается. Великий учитель Фитц.
Я не обращал на него внимания:
– Костер – это ведь красиво, правда? Когда он горит, невозможно отвести глаза. Если ты сможешь сдерживать его, он подарит тебе свет и тепло. И только когда он выходит из-под контроля, необходимо переходить в наступление.
– Капитан хочет сказать тебе, что нужно защищать свою девушку от ветра, – объяснил Полли. – Эй, Рэд, у тебя есть сыр?
Мы приступили к ужину (для меня – второму). Обычно это значило, что с минуты на минуту зазвонит колокол. В работе пожарных действует свой закон подлости: чрезвычайная ситуация возникает, когда ты к ней меньше всего готов.
– Эй, Фитц! Ты помнишь этого последнего парня, застрявшего? – спросил Полли. – Того, которого мы выносили?
Господи, конечно помню. Парень весил пятьсот фунтов и умер от сердечного приступа в своей постели. Бригаду пожарных вызвали из похоронного бюро. Они не могли снести тело вниз.
– Веревки и блоки, – вспомнил я вслух.
– Его должны были кремировать, но он оказался слишком большим… – Полли ухмыльнулся. – Клянусь Богом, так как мамочка моя уже на небе, им нужно было обращаться к ветеринарам.
Цезарь посмотрел на него:
– Зачем?
– А как, по-твоему, они избавляются от мертвых лошадей, Эйнштейн?
Цезарь сложил два и два, и его глаза широко открылись:
– Правда…
Потом, подумав, он отодвинул спагетти.
– Как ты считаешь, кого попросят чистить дымоход на медицинском факультете? – спросил Рэд.
– Бедных ублюдков из Администрации по охране труда и здоровья, – ответил Полли.
– Ставлю десять баксов, что они позвонят нам и скажут, что это наша работа.
– Не будет никаких звонков, – произнес я. – Нечего чистить. Пожар был слишком сильным.
– По крайней мере, мы знаем, что это не поджог, – пробормотал Полли.
За последний месяц у нас уже было несколько поджогов. Это всегда видно – остаются разводы от горючей жидкости, или следы множественных очагов, или обугленный окурок, или необычная концентрация огня в одном месте. Кто бы это ни был, он знал, что делает. В нескольких зданиях горючее размещали под лестницей, чтобы перекрыть доступ к огню. Поджоги опасны тем, что все горит не по тем законам, которыми руководствуемся мы, борясь с огнем. При таком пожаре дом может обрушиться на тебя, пока ты стараешься погасить пламя внутри.