— Ты не смеешь так разговаривать с матерью! Подай мне сейчас же две фиолетовые, а то я умру на месте от твоей непростительной грубости! — возвышала она голос. — Я сделала всё для твоего счастья. Подарила тебе...
— Братца-идиота, — грозно пророкотал Эдмунду.
— Богатую жену, — не дала себя сбить Диолинда. — Белую и коричневую немедленно! Умираю...
Диолинда картинно раскинулась в кресле, ловя ртом воздух и маня рукой Эдмунду себе на помощь.
Она не собиралась обсуждать с сыном свои прошлые грехи и их последствия, хотя прекрасно понимала, что самой ей придётся с ними разобраться.
Но Эдмунду не спешил к умирающей, он знал свою матушку лучше всех. Вместо того чтобы подать ей коричневую и беленькую, он гаркнул во весь голос:
— Если эта гадина задержится у нас в доме, я за себя не ручаюсь! Выкину вон обоих! Живите где хотите старые греховодники!
Диолинда хлопнулась в обморок.
Эдмунду, сверкая глазами, вылетел из комнаты.
Диолинда ещё минут пять полежала неподвижно, потом осторожно приоткрыла глаза и, убедившись, что она одна, уселась в кресле.
На неё было страшно смотреть: сухое жёлтое лицо напоминало лицо мумии, и жили на нём только глаза — узкие, чёрные, полные ненависти.
В эту минуту она ненавидела своего старшего сына — он ударил её по самому больному месту. Мало того, он вполне мог выкинуть её из дома, и самым обидным было то, что на его месте она и сама могла бы поступить точно так же.
«Использовать, всех нужно использовать», — всегда твердил Аженор. Диолинда была с ним согласна. С годами она стала в этом искусстве виртуозом. Но сейчас зашла в тупик, не зная, как поступить с Аженором.
Дело было не в жалких сантиментах. Она никогда до них не опускалась. Если она что-то и испытывала, то страсть, наваждение, а не дурацкую любовь, которая у большинства женщин сродни жалости. Хотя... Узнав, что Жаманта — её сын, она на какие-то доли секунды почувствовала что-то вроде жалости к существу, которое навсегда осталось ребёнком, может быть, потому, что так и не встретило родительской опеки, без которой дети не взрослеют. Но только на доли секунды. От этого ребёнка она отказалась сразу, а значит, и навсегда. Смешно было бы, если бы вдруг он стал звать её мамочкой, а она его сыночком. Лучше от этого никому бы не стало, а вот хуже — безусловно.
Диолинда столько трудилась над образом респектабельной дамы, достойной и благородной вдовы, так вошла в свою роль, что расстаться с ней было для неё равносильно смерти. Но в соседстве с Аженором её доброе имя, её реноме всегда было под угрозой. Он прекрасно понимал это и готов был воспользоваться, если только что-то окажется не по нему. Разумеется, доказать он ничего не мог, но для общества, которым так дорожила дона Диолинда, было достаточно и скандала. Если бы на дону Диолинду упала тень, все двери перед ней оказались бы закрытыми.
И вот она сидела и ломала голову над тем, что же ей делать с Аженором. Как выжить его из дома и избежать скандала?
До поры до времени они были союзниками. Он смертельно боялся тюрьмы, она спрятала его и потом пользовалась теми деньгами, которые они вместе тянули из Анжелы. Тюрьма Аженору больше не грозила, но он лишился и дохода и поэтому рассчитывал на Диолинду.
— Бина! — позвала она невестку. — Принеси мне красненькую и зелёненькую! Мне нужно, чтобы у меня хорошенько поработала голова!
Бина со вздохом принесла ей и красненькую, и зелёненькую. Если сказать честно, то она побаивалась своей свекрови, которая умела смотреть на неё так уничижительно, что большая Бина чувствовала себя очень маленькой.
— А теперь закрой дверь и не мешай мне! — величественно произнесла свекровь. — Сегодня я не поеду в клуб, я буду работать дома.
Дверь Бина закрыла охотно, но, оставшись а гостиной наедине со свадебным альбомом, вновь тяжело задумалась над своей судьбой. Она вспомнила, как пришла к Эдмунду сообщить, что собирается спонсировать турне Джони-Понимаешь по Бразилии.
— Он пользуется таким успехом, таким успехом, — с довольной улыбкой говорила она, — что вложенные деньги вернутся к нам сторицей. Ты же знаешь, он уже дважды выступал по телевизору, и теперь его знает вся страна.
— Только этого не хватало! Как ты смеешь даже думать об этом? С тех пор как ты вышла замуж, ты не смеешь даже думать о каких-то там Понимаешах! — мгновенно разъярился Эдмунду.
— Ты так меня ревнуешь? — польщённо спросила Бина. — Успокойся, мы с ним просто друзья!
— Не успокоюсь! Я никогда не успокоюсь! И не позволю, чтобы вокруг моей жены крутилась всякая эстрадная шушера! Мы с тобой аристократы, запомни это, нам не пристало водить знакомство со всякими Понимаешами! — бушевал Эдмунду.
— Я не аристократка, — спокойно возразила Бина. — Куколка — мой друг, и потом, моих денег хватит, чтобы заткнуть рот всем аристократам, какие только есть на свете, если только они захотят сказать что-то дурное обо мне или Понимаеше, — очень трезво возразила мужу Бина.
— Ты забыла, что твоя тётушка нашла необходимым назначить над твоими деньгами опеку и опекуном выбрала мою мать? — грозно спросил Эдмунду. — Как ты думаешь, почему она это сделала?
— Потому что плохо меня знала, — предположила Бина.
— Вот именно. А моя мать знает тебя очень хорошо. Она понаблюдала за тобой и успела узнать, как ты пускаешь деньги на ветер, а вернее, на всяких Понимаешей, но больше мы тебе этого не позволим!
Бина тяжело вздохнула.
— Ты не прав, Эдмунду, — не согласилась она. — Я вовсе не пускала деньги на ветер. Я их вкладывала в хороших людей, и они меня не подводили. Псевдоним «Джони-Понимаешь» оказался для Куколки счастливым, и он стал настоящей звездой и давно вернул вложенные в него деньги.
— А почему он тогда нуждается в спонсировании? — ядовито поинтересовался Эдмунду.
— Потому что хочет организовать турне совсем на другом уровне, увеличить ансамбль, пригласить более дорогого декоратора и соответственно повысить стоимость билетов. Вот увидишь, всё окупится, — принялась объяснять Бина.
— Не верю! — упёрся Эдмунду. — Ты вечно связываешься со всякими вертопрахами! Больше того, с преступниками! Чего стоит Сандра! Клементину!
— Как тебе не стыдно так говорить, Принц! — обиделась Бина. — Когда ты так говоришь, ты похож не на принца, а на старого скрягу и склочника. У Клары и Клементину прекрасно идут дела, они собираются расширяться, и я хочу им помочь. Кафе...
Но лучше бы она не упоминала о кафе. Сеть кафе Фалкао была больным местом Эдмунду. Уж казалось, как он старался, а они одно за другим прогорали. Почему? Он ума не мог приложить. То и дело менял администрацию и персонал, ввёл систему штрафов, сторожил, распекал, а дела шли всё хуже и хуже. Слова Бины стали последней каплей, переполнившей чашу.