* * *
Эрин, Джулии, Саре, Тамаре и всем прочим женщинам, с которыми меня свела судьба. Пусть нам повезет встретиться в других вселенных
Хорошо, что я забронировала место у прохода, ведь я, как водится, самая последняя. Опаздывать вошло у меня в привычку. Потому-то я и выбрала сиденье с краю – ненавижу, когда людям приходится вскакивать, чтобы пропустить меня. Я и в кинотеатре не бегаю в туалет… предпочитаю терпеть до конца.
Я иду по проходу, крепко прижимая к себе сумку – не дай бог кого-нибудь задеть! Свое место я вижу сразу. Только оно и осталось свободным.
В самолете душно. Народ о чем-то переговаривается вокруг, распихивая свои вещи.
Я усаживаюсь на место, приветливо улыбнувшись соседке. Она явно старше меня. Чуть полновата, волосы с проседью. Я ставлю перед собой сумку и пристегиваюсь. Поднос поднят, спинка сиденья тоже. Все это дело нескольких секунд. Когда регулярно опаздываешь, знаешь, как наверстать время.
Я смотрю в окно. Грузчики кутаются в теплые куртки. Счастье еще, что я переселяюсь в город с более мягким климатом. Я беру журнал и принимаюсь рассеянно его листать.
Наконец до меня доносится гул мотора. Самолет начинает разбег. Моя соседка судорожно сжимает ручки кресла. Такое чувство, что от испуга она просто окаменела.
Сама я не боюсь летать. Меня пугают акулы, ураганы и прочие неприятные вещи. Еще я боюсь, что так и потрачу свою жизнь впустую. Но летать мне ни капельки не страшно.
У соседки от напряжения даже костяшки пальцев побелели.
– Похоже, полеты – не ваш конек? – спрашиваю ее я. Когда мне страшно, разговор помогает снять напряжение. Почему бы и ей не отвлечься немного?
– Увы, – с сожалением улыбается она. – Я не часто выбираюсь из Нью-Йорка. Это мой первый полет в Лос-Анджелес.
– Ну а я летаю чаще частого и могу сказать, что только посадка и взлет даются нелегко. Около трех минут в начале и пять минут в конце. А в остальном похоже на поездку в автобусе. Восемь неприятных минут, и вы в Калифорнии.
Самолет накренился, взлетая. По проходу покатилась чья-то бутылка из-под воды.
– Всего восемь минут? – переспрашивает соседка.
– Именно, – киваю я. – Вы сами из Нью-Йорка?
Она кивает в ответ.
– А вы?
– Жила какое-то время в Нью-Йорке, – пожимаю я плечами. – Теперь возвращаюсь в Лос-Анджелес.
Самолет теряет на мгновение высоту, после чего выравнивает полет. Соседка судорожно вздыхает. Признаться, даже я чувствую легкую тошноту.
– В Нью-Йорке я провела всего девять месяцев, – чем больше я говорю, тем меньше она отвлекается на тряску. – Мне пришлось много помотаться по стране. Училась я в Бостоне, потом перебралась в Вашингтон, потом в Портленд, штат Орегон. Затем были Сиэтл, Остин и Нью-Йорк. Город, в котором сбываются мечты… Увы, только не мои. Но выросла я в Лос-Анджелесе и теперь, так сказать, возвращаюсь к истокам. Не уверена, правда, могу ли я назвать этот город своим домом.
– А где ваши близкие? – Она все так же смотрит вперед, изо всех сил вцепившись в подлокотники.
– Родители уехали в Лондон, когда мне было шестнадцать. Мою младшую сестру Сару приняли в Королевскую школу балета, и они не могли упустить такой шанс. Ну а я осталась заканчивать школу в Лос-Анджелесе.
– Вы что, жили совсем одна?
Похоже, сработало. Она все-таки отвлеклась.
– Я жила у своей лучше подруги, пока не закончила школу. А потом поступила в университет и уехала в Бостон.
Самолет выравнивается, и нам тут же объявляют, что высота набрана. Моя соседка облегченно откидывается на спинку кресла.
– Видите? – говорю я. – Все равно что прокатиться на автобусе.
– Спасибо, – улыбается она.
– Всегда пожалуйста. – Я снова берусь за журнал.
– Почему вы так часто переезжаете с места на место? Вас это не утомляет? – спрашивает она и тут же смеется над собой. – Смотри-ка, стоило мне успокоиться, и я сразу повела себя как заботливая мамочка.
– Нет-нет, все в порядке, – улыбаюсь я.
Я и правда часто меняю города, но делаю это не специально. Мною движет неотвязное чувство – ощущение того, что это не мое место.
Всегда кажется, что где-то еще мне будет лучше.
– Даже не знаю, – произношу я. Трудно облечь свои чувства в слова, тем более когда говоришь с незнакомкой. Внезапно я решаюсь.
– Я нигде не чувствую себя как дома.
– Сочувствую, – говорит она, – должно быть, это нелегко.
Я пожимаю плечами. В конце концов, это только импульс. Именно он побуждает меня бросать плохое, устремляясь к чему-то лучшему.
Впрочем, я уже давно не в восторге от своих импульсов. Что, если они заведут меня куда-нибудь не туда?
И тут – раз уж мы все равно больше не увидимся – я вываливаю на соседку то, что сама осознала лишь недавно.
– Боюсь, мне так и не найти место, которое я смогла бы назвать домом.
Она легонько похлопывает меня по руке.
– Вы еще так молоды. У вас впереди масса времени.
Мне двадцать девять. Или она считает, что это еще не возраст, или я выгляжу моложе своих лет.
– К концу полета, когда самолет пойдет на посадку, мы сможем обсудить мою незадавшуюся карьеру, – со смехом говорю я. – Это хоть немного отвлечет вас.
– Буду весьма признательна, – с улыбкой отвечает она.
* * *
Я делаю шаг за ворота терминала и сразу вижу Габби. В руках у нее табличка с надписью «Ханна Мария Мартин», как будто я без того не знаю, кто повезет меня домой.
Рядом с именем Габби изобразила некое подобие моего портрета. Получилось грубовато, но довольно точно. У Ханны с ее рисунка большие глаза, длинные ресницы и крохотный носик. Волосы на голове затянуты в высокий пучок. Вместо фигуры – палочка, к которой пририсована большая грудь.
Не то чтобы это соответствовало моему представлению о самой себе, но если свести мой образ к карикатуре, я буду высоким пучком волос и большой грудью. Как Микки-Маус – это круглые ушки и руки в перчатках, а Майкл Джексон – белые носки и черные туфли.
Я бы предпочла, чтобы портрет отобразил мои темно-каштановые волосы и светло-зеленые глаза, но о каких цветах может идти речь, когда рисуешь черным маркером?
В гостях у Габби я не была уже года два – с момента ее свадьбы. Но каждое воскресенье, несмотря на предстоящие дела или вчерашнее похмелье, мы болтали с ней в видеочате. Ничего надежнее и стабильнее в моей жизни просто не было.